за движениями людей. Я обратила внимание на зажжённый паникадило, поражающий своим большим размером и количеством свечей, на находящиеся в тени многочисленные образа, на блестящие фрески, изображающие совершенно разные религиозные сюжеты. Как и всегда, у меня захватило дух при виде всего того, что дышит жизнью не один век, но благоговение все не приходило. Церковь вся блестела золотом и тусклыми красками.
– Ты успела увидеть Марфу Алексеевну? – Спрашивает тётушка у Кати.
Сестра хмурит тонкие бровки и отвечает, что нет.
– А она тут?
– Нет, ты что, она редко ходит, я видела её с паперти. Верунчик ею заинтересовалась. Да, Вера?
Я поняла, что та незнакомка и была Марфой Алексеевной. Тут же в памяти восстал образ Сонечки, собирающей в маковом поле цветы, и коленки задрожали от страха.
Первое время были слышны человеческие голоса, шепчущиеся о последних новостях деревни и поселка, стоны младенца, льнувшего к груди матери, смешки мальчишек, не понимающих, зачем они здесь нужны, но стоило только появиться священнику и дьячку, все разом замолкли словно по команде.
Началась проповедь.
Я слушала голоса дьячка и священника внимательно, как и учила мама, и каждую их фразу силилась понять. Сердце мое билось в груди так быстро, что вскоре его стук стал громче эха, но не громче мыслей, каждая из которых была о Соне, о Марфе Алексеевне и о той нечисти, что похищает людей в маковом поле. Так страшно, как в те минуты, мне никогда не было, и возвращаться домой, чтобы вечером снова оказаться в постели один на один с духами, у меня не было желания. Катюша сидела рядом и держала меня за руку, смотря исключительно вперед, тётушка же, то и дело зевая, смотрела то на подрясники, то на спины прихожан, надеясь найти среди множества хоть одну знакомую, с которой можно было бы поговорить после службы. А я вне себя от страха только и могла смотреть в немолодое лицо священника, выражающее смирение и некоторую отчужденность, не слыша и не замечая ничего вокруг. Проповедь была свободной, плыла плавно и неспеша, напоминая своим ритмом журчание только что проклюнувшегося ручейка, и была главным образом сосредоточена на притче Иисуса о виноградарях.
Я действительно мало слышала из того, что говорил священник или дьякон, мужчина тоже уже немолодой, но совсем некрасивый и, в отличие от священника, носивший на своем лице выражение полного удовлетворения минутой и делом, зато конец проповеди таки-отзвенел в моей голове.
– «И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы… проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей»1.
Когда мы оказались на улице, солнце снова убежало за тучки. Тётушка Роза разговаривала со всеми, кто был ей знаком, и каждому из них торопилась представить