наблюдать за Катенькой и за мной.
– Вы обе такими забавными росли, Катю я вообще вынянчила почти, так что она мне как родная. Павловна всегда так о Вас пеклась, так заботилась о том, чтобы её дитяткам жилось хорошо… Славная она была, твоя матушка, храни её душу Господь.
– А я Вас не помню. И маму почти не помню.
Собаки разбежались, увлекшись раздавшемся в конце улицы мужским свистом, а воробьи разлетелись; одни только мы с Марфой Алексеевной стояли в стороне от людей, но даже так нас никто не замечал и не трогал. Я не на шутку заинтересовалась этой полунезнакомкой, чья дочь пропала год назад, и теперь бесстыдно исследовала её лицо, все изборожденное глубокими морщинами. Мне не показалось, что она красива, но и уродиной её нельзя было назвать – черты в целом гармонировали меж собой, только вот было что-то тяжелое в них, нечто отталкивающее и даже пугающее. Только потом мне стало ясно, что пугали исключительно дикие глаза.
– Пойдем, у меня кое-что есть для тебя, – сказала Марфа Алексеевна, неловко разворачивая свое грузное тело и направляя его так же неловко куда-то в сторону, – ну, чего замерла?
Я оглянулась на сестру, погруженную в болтовню, и поспешила за Марфой Алексеевной.
4
Дом Марфы Алексеевны находился неподалеку от церкви и был совсем непохож на дом моей семьи – маленький, он походил на сарай, готовый с минуты на минуту развалиться на бревна, гвозди и стекло, и вся его меблировка давным-давно отжила свой век. Сердце, как и ночью, стучало в горле, а не в грудной клетке. Я шла за широкой женской спиной и ощущала леденящий душу ужас, мне хотелось поскорее покинуть эту обитель, чтобы вернуться в улицу, где так славно и безопасно находиться. И все же не могу отрицать, что интереса не было. Был, иначе бы я унесла ноги отсюда, из этого темного, сырого места моментально!
Трюмо, антресоли, стулья и столы, деревянные двери и облицовки окон – все это обязательно было исцарапано или как-то иначе повреждено, пол здесь был хлипкий, постоянно скрипел, по углам и на стенках тумб висела паутина и в этих паутинах пауки без лишних стеснений заворачивали в кокон своих крылатых жертв. Воздух пах затхлостью и унынием, пах грустью и потерянностью. Я тут же почувствовала, что комната, в которой я ночевала, не так уж и страшна: если б я ночевала тут, я бы умерла. В момент, когда мы проходили мимо зала, я увидела в углу освещенный розовой лампадкой киот – он сиял новизной и был начищен до блеска.
Мы прошли в так называемую кухню, и Марфа Алексеевна предложила мне чай. Я согласилась. Чай, который она мне подала, был холодным и мерзким на вкус, поэтому я остановилась после второго глотка. Хозяйка дома сидела супротив меня и смотрела в окно завороженным, почти отсутствующим взглядом. Когда я подала голос, она даже не посмотрела на меня, только лишь зашевелила губами.
– А неужели Вы верите в легенду?
– В легенду?
– Ту, что о маковом поле и нечистой силе.
– Верю.