Псалтирь. Фото Я. Филимонова.
Выждав, когда место освободится, Стеша заняла его и принялась за Псалтирь
Стеша любила утреннюю дорогу в метро, особенно весной и летом. Предупредительная толчея чем-то напоминала всеобщее воскресение мертвых. Слегка, отдаленно. Поначалу Стеша сдерживала себя, чтобы не блеснуть тем, что молится в дороге, и не всегда получалось. Потом освоилась.
Иначе и малого правила не вычитать.
Длиннющие, широкие юбки в Стешином гардеробе сменились на костюмные, хотя и без разрезов. Вот только платки она любила и челку не хотела выстригать. Ей нравились длинные волосы, и она могла позволить себе их носить. Платки Стеша выбирала тщательно, в согласии с тихой модой прихода. Все должно быть тон в тон, даже колготки. Одна – ну и что, что одна? Плакать от одиночества, что ли?
На работе раздавали конверты с зарплатой. В конверте оказалась солидная премия: к восьмому марта. Стеша кисловато улыбнулась. Хорош праздник! День ареста царской семьи. Однако через некоторое время величественное и строгое настроение улетучилось, и в обед Стеша побежала в ближайший модный магазин покупать обновку. По дороге укоряя себя, потому что не хотела вообще ничего из одежды не покупать постом.
Покупка оказалась утешительной: дорогой пышный свитер. Сто процентов шерсти с нейлоновой ниткой, чтобы не садился. Свитер, похожий на облако. И фирма солидная: кажется, Англия. На такие Стеша только смотрела. Перекрестив вещицу, Стеша взмолилась:
– Господи, помяни мя во Царствии Твоем! И прости мшелоимство.
Как представила, что наденет эту обновку на Пасху – а свитер был лебединой белизны, – так захватило дух. Нет, решила: и на Великую Субботу надену. Словно было для кого. Словно бы влюбилась – или кто-то в нее влюбился.
Глава 2. День второй
Купола православной церкви. Фото А. Крючкова.
Великую Субботу Стеша отмечала как самый большой из церковных праздников, как Пасху. И не могла объяснить, почему.
Ощущение чуда начиналось с вечера пятницы за чтением семнадцатой кафизмы. Читающие Псалтирь священники виделись Ангельскими Силами. Свечи в руках оживали. Темно-алая Плащаница покоилась среди вороха роз и лилий, такая доступная и необыкновенно далекая. Стеша всегда трепетала, прикасаясь к ней: а вдруг не достанет? Чтение Псалтири струилось долго, словно бы все обозримое в человеческой истории время. Стеша то засыпала, то просыпалась, незримо носимая негромким псаломским пением. Потом, уже при «Непорочных» тропарях, показывалась сквозь ароматный дым серебристая тень отца Игнатия: начиналось каждение.
Евангелие читалось в полной тишине. Потом – отец Игнатий, в виду продолжительности службы, долгого слова не говорил – начиналось пение канона. Волною морскою. Едва лишь Стеша слышала первый ирмос, как происходило нечто. Что разрешалось потом, в мелодичном реве Трисвятого при выносе Плашаницы. Смерть упразднилась. Время истекло. Не было ни грусти, ни тоски, а только