Фото В. Муратова.
Тихвинская икона Божией Матери. XV–XVI вв.
Сонные церковницы снимали покрывала с ящика. Леша забирался по стремянке, чтобы зажечь лампаду перед Тихвинской иконой Пресвятой Богородицы. Словом, все, как обычно. Справа у колонны стоял аналой – значит, будет исповедь. Возле аналоя уже образовался хвост из прихожан. Две бабульки выясняли, которая первая пойдет: обе приехали на первой электричке. Вета к исповеди особенно не рвалась, хотя и намеревалась исповедоваться. Но тут на нее словно бы что-то нашло. Она сказала, уверенно подойдя к старухам:
– А я тут ночевала!
И удивилась: старухи посторонились, чтобы ее пропустить.
Глава 3. День третий
Благовещенский собор и колокольня в начале XX века. Фото Berlogin.
Мягкие сумерки, в которых караулил прохожих мартовский ветер, сменились хрустальным ледяным солнышком. Тучи то пытались отвоевать занятое острыми лучами пространство, то кротко спешили прочь.
Мил совсем не загулял и даже не думал гулять. На него нашла неведомая ранее задумчивость; мир казался словно бы во сне.
Мил вдруг вспомнил Вету в новом шелковом костюме не где-нибудь, а в Лавре, бродя вокруг Михеевой часовни. В ожидании богослужения. И понял, что очень хочет увидеть Вету. Прямо сейчас. И всю службу, как только понуждение к молитве ослабевало, он видел Вету. То в молочно-белом, то в малиновом. То в голубом.
Троице-Сергиева лавра. Открытка времен Российской Империи
Уже направляясь к выходу после службы, Мил заметил какого-то знакомого монаха. У кого в лавре нет знакомых монахов? Оказался Василий Петрович, отец Василий. Он и монахом-то не был в полном смысле этого слова, скорее послушник. Работал вместе с Милом, коренной насельник предприятия. Болел едва не до смерти, дал обет. И вот, живет под крылом Преподобного. Свет фонаря упал на изнеможенное лицо. Глаз не видно, одни слезящиеся точки.
– Миша!
– Василий Петрович!
Они обнялись. Голос у Василия тихий, какой-то долгий, ноющий. Мил всегда чувствовал в этом старичке особенную силу немощи, если так можно сказать. Слабый, но живучий. Внешне Василий напоминал полкана: такой же кудлатый.
– Мишенька, ну как? Те и те? Как сам?
– Слава Богу.
– И то. Помолимся.
Вдруг Василий как-то странно зыркнул на Мила. Как будто увидел Миловы мысли о Вете. Мил тут же вспыхнул, а монах опустил глаза.
– Да я как-то, – начал было оправдываться Мил. И замялся.
– Приезжай. Привези мне росток алоя; знаю, у твоей жены он есть. Очень хочу алоя; он меня утешает. И духовник не против. Привези алоя. На вот, храни – святынька!
И вложил в Милову руку кусок артоса. Откуда артос у послушника на второй день Великого поста? Но Мил и не подумал смутиться.
Мартовская метель ныла тонким голосом, как монах.
– Алой с медом в теплой воде развожу и пью, грешный. Господь лечит. Простыл я. Привези мне алоя!
Василий