придуриваться! Рем повесился. Сегодня в три часа. У меня дома.
Стеша села на стул.
– Почему у тебя? Он же вроде у Лены жил!
– Семь лет назад! Они до сих пор судятся за квартиру.
– Но как ты мой номер нашла?
– Рем сам написал его. И твое имя. Значит, у вас что-то было.
– Да, я встретила его по пути на работу. Опаздывала и не смогла с ним поговорить.
– Ты врешь! Он просил помощи, и ты предала его! Вот они, христиане!
Писательница еще что-то хотела сказать, но Стеша бросила трубку. И сказала секретарю:
– Это жена моего бывшего. Если попытается позвонить снова, меня нет.
Секретарша понимающе кивнула.
Стеша сжала руками виски: да, неслабая все же простуда. Голова не болела. Только подозрительная дрожь в коленках.
Значит, все Ремово состояние достанется его жене. Потому писательница и звонит. Лене достанется все: черновики Рема, его связи, костюмы. И кредиты. Хотя кредиты он уж давно выплатил. Какая пурга! Непонятно одно: почему он повесился? Выпил что-то не то? И зачем оставил ее рабочий номер в своей странной записке?
Прибежав в храм, Стеша стала пробиваться к солее, в надежде кому-либо из алтарников вручить записку для отца Игнатия. Но тот сам выбежал навстречу, словно не видя ее. Едва не сбил Стешу с ног. Справа от него шла та самая девушка, которая так нравилась Стеше. Только теперь ее лицо было искажено, волосы разметались и на щегольской голубой болоньевой шубке виднелись пятна. Стеша, от неожиданной слабости, села на пол. Потемнело в глазах, звуки в ушах закипели. Очнулась на лавочке, у Мыкалки на коленях. Он тихонько напевал: баю, баю! А у самого по длинным щекам текли слезы.
Юлиус Шнорр фон Карольсфельд. Повешение Иуды. Гравюра. XIX в.
Стеша видела, как Мыкалка плакал. Ей было хорошо и спокойно, как никогда в жизни. Но было и жалко Мыкалкиных слез. Будто ей самой уже рассказали нечто ужасное, и оно уже позади, уже совершилось. А вот Мыкалка только догадывается. Стеша чуть не рассмеялась. И где! В храме. Вдруг она будто опомнилась, и, вздохнув, успокоилась. Однако хотелось сделать Мыкалке что-то приятное и утешительное. Стеша чуть приподняла руку и начертала на груди Мыкалки крестное знамение. Затем, будто снова забывшись, тихо сказала:
– Благодарю! Я люблю вас.
Икона Божией Матери «Знамение». XIX в.
Стешина обморока почти никто не заметил: во время поста и не такое бывает. Но Вета, возвратившись в храм, пожалела лежащую на скамейке девушку и принесла святой воды.
Утренняя исповедь закончилась для Веты полным молчанием со стороны отца Игнатия. Вета, стоявшая в очереди первой, простояла первой чуть не всю литургию. Едва не опоздала на работу. И только напоследок отец Игнатий пригласил ее, словно бы нехотя. На Ветины вопросы только качал головой.
В середине дня Вета почувствовала недомогание и отпросилась с работы. Вовремя. На столе сиротливо лежат остатки салата из квашеной капусты с рисом и чесноком, недоеденного Милом, и снова