align="center">
Глава 4. День четвертый
Введенский собор Введенской островной женской пустыни. Покров, Владимирская область. Автор фото неизвестен.
Вечер за окном принес невероятной красоты синие тени, какие бывают только в марте. В такой вечер хорошо идти домой или в гости, и, уже подходя к дому, посмотреть на знакомое окошко, сияющее где-то в холодной арматуре этажей лучше, чем луна или звезда. Вот она, родная, вожделенная галактика. Небесная.
Вете спалось замечательно и тихо, хотя кухонный уголок на спальное место никак не походил. Господи, не лиши мене небесных твоих благ!
Мыкалка пришел, по обыкновению, поздновато. Пил чай, рассказывал что-то из приходской жизни. Потом спросил:
– Мамочка, не поведал я тебе, как стал молящимся?
Мыкалка просто так свою жизнь не рассказывал, всегда как будто к чему-то старался приготовить.
– Нет.
Седая бороденка довольно распушилась.
– О! Слушай. Это моя тайна. Но – Бог весть – не зря расскажу.
В то время я был молод. Хоть и крещен в детстве, полон недоверия. Думал, что Христос – это образ. И вот однажды прочитал у кого-то из святых отцов, наших, кажется, у Святителя Игнатия Брянчанинова, что душа, вставшая на путь послушания Христу, довольно скоро узнает свою окаянную нищету и начинает нуждаться, очень живо нуждаться, в личном Спасителе. Слова эти запали мне глубоко, и я все думал, как это на самом-то деле происходит.
Весной 1961 шел с работы. Подвизался слесарем, и был хорошим слесарем. Вечерняя служба в храме, мимо которого я проходил, еще не закончилась. Помолившись, вошел в храм. Народу оказалось немного. Дни – самые восхитительные, Пасха. Очнулся, а уже крест вынесли. Облобызав святой крест и выслушав напутствие, я вышел. Но вдруг меня окликнули. Молодой монах, совсем мальчик. Подошел и, опустив очи, попросился ночевать. Сослался на то, что по данному ему в обители адресу никого не нашел.
В храме, где мы с ним встретились, находилась весьма почитаемая икона Пресвятой Богородицы Казанской, от которой и я, грешный, много видел милостей. Я принял прошение монаха как повеление Самой Пречистой Девы.
Жил я барином, в золотом одиночестве. В отдельной квартире, хотя и в подвале. Весною и летом меня заливало, так что порой я сам казался себе немножко пророком в рове блата. Но Бог миловал: условия были не худшие. Из соседей не осталось никого, из-за означенных потопов. Я был весьма этому рад: мои молитвенные упражнения можно было не так сильно скрывать.
Одет монашек был в длинный легкий плащ и шапочку, так что внешне из толпы не выделялся. По пути к моему дому и десяти слов не сказали, а я уж привязался к нему, как к родному. И не знал, как именовать его: отче или брате. Осанка выдавала священника, хотя на вид нет и двадцати лет.
Дошли до дома. Монах перекрестил двор, едва подняв руку. Подошли к моему подъезду: тоже осенил крестом. И дверь мою. Когда вошли, гость мой, не снимая одежки, умиленно прочитал «Ангел вопияше» и «Светися», и трижды «Христос воскресе». Да так умиленно, что я заплакал.
Пока разобрали вещи, сделалось темновато: время молитвы и сна. Я показал гостю на свою постель: