тут весь стол хором произнес:
– И мужика тебе хорошего!
Очевидно, это был традиционный тост, отшлифованный на многочисленных журналистских междусобойчиках.
Все с удовольствием выпили и закусили.
К Снежане подошел какой-то импозантный мужчина в возрасте могучей предзакатной поры, с едва приметной тухлецой декаданса в дородном лице, оказавшийся замминистра культуры. Хорошо поставленным голосом он произнес:
– Поздравляю, дорогая. Ты была великолепна!
– Почему была? Я и щас великолепна!
– Да, конечно…
Он покосился на ее грудь и задушевно произнес:
– Как здоровье батюшки?
– Спасибо, нормально. Слушает «Пинк-Флойд».
– А матушки?
– Матушка тоже в порядке. Не вылазит из солярия. Делает себе карибский загар.
– Еще раз поздравляю…
– Куда же вы? – уловив в его словах прощальные нотки, мгновенно отреагировала Снежана. – В кои-то веки удалось пообщаться с приличным человеком. Вот эталон вкуса!
Она проворно схватила замминистра за пестрый, по виду весьма дорогой галстук, натянула его до звона буксировочного троса и сделала комплимент:
– За такой галтус и подержаться приятно!
Опешивший чиновник смущенно улыбнулся и, пробормотав что-то бодро-напутственное, быстро ретировался.
– Эх, такой музчина сорвался, – посетовала Снежана. – Наливай!
– Немного солнца в бокале коньяка? – поинтересовался Михайлов, не зная ее вино-водочных предпочтений.
Но она его не слышала. Ее внимание переключилось на Чалого, который самозабвенно обхаживал Лариску. Где-то на этой земле у него была жена и почти взрослый уже сын, которым он тоже успевал уделять какое-то внимание. Но все это происходило в какой-то другой, сокрытой от глаз реальности, с которой нынешнее застолье никак не коррелировалось, не сочеталось ни пятистопным ямбом, ни хореем, ни гекзаметром; здесь все сверкало, искрилось, выбивало барабанную дробь и маршировало майореточным шагом, а там скрипуче медленно качало многосемейными бортами, гремело цепями и уключинами, облекаясь в занудную прозу жизни. Михайлов понимал его.
– Я ж-ж-женат! Но сердце мое – свободно! – по-молодецки встряхнул головой Чалый, по-видимому, отвечая на очередной каверзный Ларискин вопрос, но глядя почему-то на Снежану.
– Эй, ты, мачо, почему у меня не нолито? – возмутилась она. – Замолчи свой рот и занимайся делом!
– Все, заткнул свои слова обратно…
– Немного суши в рюмочке сакэ? – опять подал голос Михайлов, чувствуя, как наливается расплавленным чугуном его раскалывающаяся голова.
Но его слова опять потонули в воплях тостующих. По-видимому, присутствие редактора не являлось для Снежаны абсолютно доказанным фактом и эмпирически никак не выводилось из наличия в зоне видимости. Такое с ним уже случалось и не раз. Бывают дни, подумал он, когда каждая встреченная тобой красавица смотрит на тебя загадочно,