принял. Ну, не дурак ли, скажите по совести! Или другой пример! Любочка Орлова или Люсенька Гурченко… их тоже когда-то полагали эталонами красоты да женственности, а заставь-ка их сняться в кино откровенном, хоть бы даже и обнаженными и чтоб кричать и стонать надо было бы, ножки прекрасные раздвигать, да отдаваться – тут-то вся ихняя актёрская фальшь, все дичь, хмарь, телятина и сатисфакция вылезли бы наружу! Примерцы-то мои, может, слишком ветхие и ни о чём вам, молодым, не скажут, но вы уж, милые мои, на слово просто поверьте!
9
– Нас будут снимать в порно? – спросила вдруг Лариса.
Это прозвучало как выстрел. Всё на мгновенье стихло. Летай теперь в здешней вечерней атмосфере самая мелкая муха дрозофила, её бы все непременно услышали. Дрозофил же по счастью не было. Дрозофилы повсеместно летать не обучены.
– Как уж так это звучит определённо! – с мыльною скользкостью, с шампуневым расточением сказал я. – Порно!.. Словцо-то ведь выбрали! Наши-то умственники да законники додумались и определяют порнографию, как «непристойную, вульгарно-натуралистическую, циничную фиксацию сцен полового акта и самоцельную детализированную демонстрацию обнажённых гениталий», – без запинки продолжил я. – Ну, так а кто же вас заставляет фиксацию-то эту самую производить непременно цинично? Производите любовно, трепетно, с состраданием да сопереживанием. Сами сначала гадости да мерзости куда-то натолкаете сверх краёв, а потом удивляетесь, что и выглядит-то и пахнет всё мерзостно да гадостно! А уж, когда речь идёт о законе, так, сами знаете, буква его порой поважнее духа его выходит.
– А можно без демагогии? – метнула вдруг молнию сногсшибательная Лариса. – Да или нет?
– Да! Да! Да! – ожесточённо крикнул я. – Или нет… – смиренно присовокупил я. – Захотите искать грязь там, где любовь, красота и счастье, будет вам «да!» А если трепет и нежность будете называть трепетом и нежностью, тогда «нет», «нет» и ещё раз «нет»! Выбор за вами!
Непреклонная, немыслимая Лариса восстала со своей скамьи. И ещё несколько юниц стали подниматься, зашевелились и юноши. Вернее так: задвигались все! Казалось, всё рушилось. Сказать ли, что я был в отчаянье? Что я был близок к тому? Но нет, я не был в отчаянье, я был напряжен. Все силы смысла своего старался я сбирать в кулак, я намерен был сражаться за своё кособокое предприятие, за мой изысканный оппортунизм.
– Думают, можно дурачков провинциальных и дурочек купить по дешёвке! – крикнула ещё Лариса. – Они только приедут из своих столиц – а тут уже все перед ними готовы расстелиться! А потом всякие старые извращенцы будут смотреть на меня в интернете и истекать слюнями!.. – тут она сделала паузу, будто призывая к всеобщему негодованию. И негодование действительно не заставило себя ждать: один юноша выбранился матерно.
– Да пошли вы! – снова крикнула Лариса, босая и прекрасная, и шагнула к выходу.
За Ларисой потянулись