запутанных чувствах, умудрившиеся притворствовать кремниевым профилем к её приходу.
Жалостливое лепетание зрелой женщины свято уговаривало Дэниела оставить всё позади и поскорее уехать куда-нибудь на юг, ближе к Константинополю, найти работу и готовится к перепоступлению – напрасно не терзаться неудачей. Она советовала не торопиться, дождаться мисс Дайфил. Ей самой стало грустно, что Дэниел, которого она обожествляла сильнее, чем собственных успешных внуков и детей, покинет её вместе с Адель, сумевшая с шестого раза зачислиться на факультет педагогики в Пражском университете. Клара готовилась с Пекке оставить исчезающий уклад «Жинселя», который держался благодаря стараниям юноши, и от того повторяла те же слова, как и прежде: «Ни к чему гневить созвездия жалостью и отчаянием… Вот покинете, меня, старуху, сразу всё изменится. И в правду – нечего с вашим умом здесь делать! Возвращайтесь сюда так – на времена отпуска или каникул… здесь воздух, птички поют. Главное не раскисайте раньше времени, и уныние отриньте… Ну что это?! Разве я так мало вас знаю!? Я-то вас знаю: что сейчас происходит с вами – пылинка под ногами, хотя… то лишь дождевые тучи, которые уйдут и снова будет солнце. Все сойдёт, родненький, все у тебя будет… мир только открывается…»
Дни с отъезда мадам Джойс тянулись долго: отсчитывались постоянными хлопотами – ежечасную разнузданность и меланхолия размывались. Дом подготавливался к важному визиту, следовало не терять хватку. Вместе с бабьим царством до блеска намывались оконные рамы, драились полы и начищались стены, напевались известные Лимфрейские песни на старой примеси романо-германского диалекта – на новолатыни они звучала ретроградно, не так мелодично. Обеденные перерывы проходили под тенистыми яблонями и персиками. Дэниел по старому обычаю скучающе играл на фортепьяно ради малой публики, а после усаживался на подоконник, обустраивал слушателей на длинный и мягкий диван с выпирающими ножками – он читал долго, вечно использовал затяжные паузы для размышлений Клары и Пекке. Вопросы выдавали простоватые ответы:
– А что такое сладкое отвращение? Это что за «брюмгундия»! – конечно Клара всё знала, как и любой уважающий себя человек, член социалистического сообщества, но прикидывалась дурочкой.
Прицепившийся в голову троп колол ей ухо и мешал внимательно задуматься.
– И как такое могло быть написано! Главное под каким аффектом! – возникала она, – Этот твой Эполир перепил, когда сочинял такое диво! – приходилось улыбчиво стыдиться при виде смешков, продолжать настаивать на своём: – Нет, ну а что?! – женщина явно преувеличивала – преисполняла посиделку бодростью. – Что-что, а произведения до Гражданской войны, или если взять как… их … – доставала она из памяти весь набор литературных шедевров, сохранившиеся после Темных тысячелетий. – А! Гомера, Шекспира… ну ещё прикинуть