листья ловят секунды,
ловят,
как лисы
ловят цыплят.
Бури сорвали
красные листья,
но не втоптали в почву!
Не втопчут!
Бегают листья – красные лисы
с кочки на кочку,
с кочки на кочку,
мимо шлагбаумов черно-белых
бегают,
бегают,
бегают,
бегают…
Старик и море
Если нырнуть в первую прибрежную волну и вынырнуть со второй, то как бы ни был силен пловец, его неизбежно унесет в море.
Их было двое:
старик и море.
А пена —
розовая
пряжа!
А брызги —
розги,
а брызги —
пряжки!
Прожектора уже умолкли.
Их было двое:
старик и море.
И дело двигалось к рассвету.
Песчаник —
желтизна и глянец.
Первоначальный луч – разведчик
по волнам расплывался кляксой.
Как окрыленно
взмывали воды!
Валы-рулоны,
рулоны —
ордами
на берег
маршировали
друг за другом,
горбатый берег
бомбардируя.
Их было двое:
старик и море.
Старик
в брезенте, как в скафандре,
старик
в резине, как в ботфортах,
старик был сходен с утиль-шкафами
по приземленности,
по форме.
Нос ромбом.
Желваки шарами.
Щетина – частокол на скулах.
Щеку перекрестили шрамы —
следы пощечины акулы.
Да,
щеки – зернами брезента,
дощаты руки от усилий.
Старик был прочен и приземист,
как, повторяю, шкаф утильный!
Старик предчувствовал:
неделя,
от силы – год,
и он не сможет
севрюжин, сумрачных, как дебри,
приветить старческой кормежкой.
Ему привиделось:
в больнице
старик жевал диет-питанье.
И ржали сельди-кобылицы,
и каблуками его топтали.
Чужие сети
седлали
сельди.
Галдело
море —
во всей гордыне!
И молодые вздымали сети.
Гудели мускулы,
как дыни.
На берегу канаты.
Канты
на мотоботах.
Крабы – стадо!
Старик шагнул в волну, как в хату.
И всё.
И старика не стало.
Как окрыленно
взмывали воды!
Валы – рулоны!
Рулоны —
орды!
А пена —
розовая
пряжа!
А брызги —
розги!
А брызги —
пряжки!
И все равно
их было двое:
Старик
и