тоже растратила бы свой талант. К счастью, она умела получать наслаждение от своей, для многих непонятной жизни в мире красок, теней и бликов. Друзей у нее не было. У нее, кроме одной подруги и соседей в общей квартире, вообще никого не было. И личной жизни тоже никакой… Ей еще и двадцати лет не исполнилось, когда она поставила на себе крест. Единственное, что еще оставалось – живопись, заставившая ее поверить в подхваченную в подростковом возрасте мысль, будто «настоящий художник должен быть голодным», да еще почти детская радость, когда она собственными руками дарила картинам вторую жизнь. Полотна и кисти были для Шаховой единственными друзьями и родственниками, поэтому они бесцеремонно забирали у нее все ее свободное время, постепенно превращая молодую и очень привлекательную женщину в «вековуху».
Все изменило появление Савелия. Однажды она почувствовала себя рядом с ним необычно – счастливой и защищенной. Это чувство вживалось в нее постепенно, осторожно, и со временем помогло открыть еще один смысл жизни. Теперь Анна с жадностью изголодавшегося в одиночестве человека наслаждалась откровенными признаниями Савелия, сознанием того, что наконец-то и она кому-то стала близка, дорога и необходима. В такие моменты она чувствовала себя счастливой и гнала мысль, что все в этом мире временно, имеет начало и конец.
Чтобы сохранить веру в свое счастье, сделать его вечным, она впустила Савелия в свой мир, открыла укромные уголки своей души и отдала без остатка все, чем владела. Как любому ребенку приятно сознавать, что он под защитой родителей, так и Анне нравилось во всем доверяться Савелию. И ей становилось так легко и интересно жить, как она никогда раньше не жила. Она даже по-другому стала выглядеть, и это в галерее скоро все заметили. На нее снова начали обращать внимание.
Однажды Афанасий Прокопьевич встретил Шахову в галерее с необычной веселостью. Он всегда был по-настоящему рад, когда Анне выпадало что-то приятное.
– Аннушка, дорогая моя, – бежал навстречу Шаховой профессор, – вы летите в Париж! Это уже решено! Летите на аукцион вместе с нашей группой от галереи…
– В Лувр?! – перебила его ошарашенная новостью Анна.
– Нет, в какой-то замок… Но замок в Париже! Как будто какая-та частная коллекция… Там, у них в замке, что-то случилось… Как я понял, где-то случился пожар, и очень много картин сгорело… Теперь нам надо опознать эти картины… А в Лувре вы, конечно, тоже побываете…
С каждой фразой радость профессора угасала, а потом и вовсе исчезла. Последняя фраза прозвучала с таким сожалением, будто худшего места, чем Лувр, в мире не существует. Афанасий Прокопьевич развел руками и сморщился, как от плохого запаха. Сочувствуя профессору, Шахова опустила на пол свои многочисленные сумки, и следом сама рухнула на скамейку.
– Как же это так? – только тихо выговорила, а потом, словно очнувшись, вспомнив что-то, встрепенулась.
– Кто сгорел?
– Моне,