уже брели пустынной аллеей к открытой веранде кафе.
– Такой же, примерно, как эти, – буркнул Вольхин. – Парень у меня… ничего. Она… Войдешь в квартиру, и прямо с порога ла-ла-ла, ла-ла-ла. От её голоса у меня даже зубы болят.
– А как это тебя угораздило?
– Обыкновенно. Жила со мной по соседству, на меня ноль внимания. Вдруг что-то в ней замкнуло. Как ни приеду к матери, она у нас трётся – то одно ей вдруг понадобится, то другое. Поверь, я никогда о ней не думал, ходит и ходит. Мне вон Инна, может, нравится, но я ж не олух, чтоб в нее влюбиться.
– Ну и что?
– А то… Пока я разбирался в себе, поздно стало…
– Что значит поздно?
– Ладно. В общем, забеременела она, и всё. Ты мне лучше скажи, был у главного?
– Был.
И Троицкий пересказал свой разговор с Уфимцевым.
– В одном он, конечно, прав: безынициативность – самый страшный наш порок.
– Вы с ним тáк решили?
– Ладно, Сеня, хватит.
Они поднялись на круглую веранду, купили в буфете сыр, котлеты, по бутылке лимонада.
– Как здесь хорошо, – вздохнул Троицкий, осматриваясь.
Прозрачно-желтые листья клена вместе с огненно-румяными листьями осин застилали собой всё пространство. Кучи жухлой листвы громоздились у кафе, вдоль аллеи, около беседок.
– А что, он действительно сказал, что будет ставить «Чайку»? Это было бы здорово, – вдруг оживился Сеня, – хотя, что мне там играть?
– Как это что, Треплева.
– Я? Ты – еще понимаю, можешь.
– Почему? – возмутился Троицкий. – Ну, конечно, по вашим понятиям, ты – это Медведенко.
– И по вашим и по нашим – Медведенко. И когда это ещё будет, – махнул безнадежно Вольхин.
– А зачем нам ждать. Мы можем взять пьесу и начинать репетировать. Только Нину нужно найти.
– Артемьева тебе не подойдет?
– Это здорово, я как-то не подумал.
– Да брось ты это всё. Пустая трата времени. Начнешь репетировать, не будешь спать по ночам, придумывая сцены, а они всё равно закроют…
– Кто?
– …да еще и ноги о тебя вытрут в междусобойчике. А потом услышишь: «Иждивенцы, не работают дома, ждут подачки из зала», а попробуй, предложи им своё. Как же, очень им это нужно. Дома себе черт-те что напридумают, всё за тебя сыграют – очень им интересны твои фантазии. Выйдет спектакль, а от тебя там – ничего, всё они – от и до. Иногда такое чувство, будто гвоздями тебя вколачивают в сцену.
– Сорина может играть Пал Сергеич, – перебил Троицкий.
– Тригорина – Шагаев, – подсказал Вольхин.
– И начнем репетировать.
Вольхин мрачно покачал головой.
– Ничего из этого не выйдет.
– Да почему, елки-палки? Прав главный – ничего не хотим, или боимся, или ленивы, или что там еще нам мешает собраться и репетировать? Это же наша жизнь!
– Аркадину могла бы хорошо сыграть Инна, – вздохнул Вольхин.
– А знаешь,