язви его… не геолог. И гитара в его руках, как обожаемая женщина… Девчонки кинулись к сайре в банке, как мотыльки к весёлому огоньку.
– Что вы смотрите так… из прищуренных глаз… – после второй рюмки Крестик посылает своё лукавое обращение Иришке Шепель. И плакала она, гитара, в его руках, как божественная скрипка… Ирочка рдеет, и вовсе не от санькиного внимания. Розовеет от избытка крови в голове, от гула счастья в груди, от трепета – одного из лучших человечьих качеств.
– Хорошо-то как, мальчики!
– …а мы не мальчики…
– Всё равно хорошо… сидим-едем…
Поезд грохочет во мгле.
Если бы не пить и не есть, да будильник взвинтить на полшестого, можно было не забыть, что под ногами… над головой… немного сквозит ветер, бегут рельсы, мелькают шпалы. Но уже заботы – забыты… Девчонки клонятся в объятия, и не контролируют состояние счастья, но заряжаются восторгом от парней. Буйствуют! Шикают, чурая друг друга, недоучки техникумовские.
А поезд торопливо укачивает люльки купе. Ай-лю-лю, ай-лю-лю… Сморило… укачало… развезло.
– Станция Бородино… Остановка вылезай-ка, – среди ночи зазывающим голосом доносит проводница. – Бородино. Остановка две минуты.
– Люди, Бородино!
– Что? Где? Уже слазить… скоро?
– Какую тебе… скоро! Поезд стоит две минуты!
Такие театральные сцены невозможно поставить в тесном купе. Пять спящих сомнамбул внезапно осознают: не сойдём – увезут в тьмутаракань. И начинается суматошная возня… В первые секунды, каждый, схватив чужой рюкзак, пытается впихнуть туда своё барахло… Потом команда Шкалика: «Грузи охапкой, там разберёмся…» Похватали всё, что уцепилось за пальцы. Последним выпулился Веня Смолькин, молчаливый и лихорадочный, с сумкой между ног, бутылкой в правой руке, и стаканом – в левой. Шкаликов рюкзак летит на перрон, а поезд уже набирает ход. Крестовников растерянно смотрит на ноги. Он бос… и без носков. Наконец, прыгает, вскидывая над головой гитару… Катапультирование… на лунную дорожку.
Благополучно сошли.
– …а ты чё с бутылью выколупываешься? – лучше бы молчала… Лучше бы Ильченко не ставила вопросы. В свете полустаночного фонаря увидели, что Крестовников бос… без ботинок, и даже без носков. А Смолькин… с сумкой в промежности… Но со «Старорусской» в правой, и стаканом в левой – руках…
– …когда успел налить? – допытывается Людка. Истерический гогот, смех с поросячьим визгом и хрюканьем, порвал станционную тишину. Громкое гоготание на всю станционную платформу. Немногочисленные пассажиры, сошедшие из других вагонов, и проводники с жёлтыми флажками в руках, оглядываясь на гам, не могут удержаться от улыбок. Засматриваются, как колоритная компания беснуется: попадали друг на друга и в свежевыпавший снежок, не в силах освободиться от удушающего чувства. Слёзы и вскрики, и тыканье пальцами в одиночную фигуру Смолькина,