мертвец не завещал и горсть на род, хитрец приставлял кость и заверял народ:
– Ерунда! Не тот! А мой – живой!
Когда же выпадало покойному к достойному финалу немало поклажи, деляга совал бумагу:
– Мой! Без вести от нетрезвости! Помотало беднягу! И забирал что мог впрок как свое, а гнилье сбывал с рук – кивал на недосуг и бросал на подруг.
Нахал чередовал прием: выступал то хворым отцом, страдавшим без советчика, то истцом, потерявшим ответчика, то кредитором издалека, разыскавшим должника, то принимал пособие для помина и надгробия, а то снова менял версию и получал на живого сына пенсию.
Однако слух о затеях лиходея бежал быстрее мух, и когда папаша сказал, что беда – наша, а вояка в постели – сынок, мальчик, то наполучал в бок и в нос горячих, а в итоге еле унес ноги.
4
Потом пришла мамаша и ничком, из-за угла – на чашу:
– Стильная! Фамильная! Старо, а серебро! Наша!
А чаша – не мертвецкая, а соседская!
Ошибка – малость, а рыбка – попалась!
Ее история – лаборатория папашки, но враньё – без бумажки.
Однажды мамаша приползла из роддома одна:
– Каждому, – изрекла, – сполна знакомо наше лихо, мальца со зла не сберегла врачиха, от резвого огольца отрезала, змея, смотрите, я принесла, с кожей пуп, и родитель у него – тоже того: Труп.
Затем ловчила объяснила всем, отчего на малявку не получила справку:
– В больнице – проходимцы: за рожденных, но не сбереженных ребят не хотят в тюрягу и хранят от гостей причины смертей, а от писанины – бумагу. В статистике без детей – чистенько! Я лежала и дрожала, а они твердят: "Не рожала! Верни на склад одеяло!» Я, скорбя: "А бледность моя? А сынок?"– а они: "С тебя за бездетность налог!»
Отрыдав в рукав, засеменила темнила на кладбище и попросила там земли для могилы.
Но заслужила не товарищей по делам, а угрожающие посылы:
– Засекли, что брюхо носила. Потаскуха! А затаила кормильца – убийца! Где о беде справка? Не получила? Мерзавка!
Пройдоха прекратила охать и отступила, а ночью проломила забор, схоронила кого-то меж кочек и куп, навалила бугор и начертила, как по нотам: "Сыночек. Труп".
Засада проследила игру, и бригада отрыла длинный – решила, козлиный – пуп, но ловчила в суд не пожелала, угомонила любопытных словом да водкой, ненасытных одарила за труд одеялом, а находку снова закопала.
И вскоре заварила мамаша из горя кашу. Била на то, что никто не знал, когда рожала. И разила наповал – всегда голосила одно:
– Давно!
Где ни объявись сирота-покойник и денег рой, заводила в повойник вой:
– Катись, суета, от печали вон! Он – мой! Видали, надысь, пузо было с грузом? Милый! Родной!
Входила в родство с пупком да с матерком, а уходила от него – тишком, да с мешком, да со смешком.
Сначала считали – рожала двойню, потом – тройню, потом подсчет кончали многоголосым вопросом о чине:
– Не дали еще медали матери-героине?
А иной раз приятели впопыхах прибегали к ней:
– Живей! Не твой протеже в долгах погряз и уже труп?
Но