формулировка того ответа на проблемы человеческого ума, в котором тщетно пыталась выразить себя вся предшествующая мысль. Поэтому он смотрит на все предыдущие системы, с точки зрения своей доктрины, как на несовершенные и «заикающиеся» попытки сформулировать мысль, идентичную его собственной. То, что он не раз говорит об Эмпедокле и Анаксагоре, он мог бы в равной степени, с его собственной точки зрения, сказать обо всех своих предшественниках: «Если бы последствия их доктрин были поставлены перед ними, они пришли бы к моим собственным результатам; но некому было указать им на эти последствия, и, следовательно, они не смогли сделать свои теории последовательными». В отличие от Платона, Аристотель проявляет мало образного сочувствия, которое требуется от любого мыслителя, пытающегося дать неприкрашенную версию мыслей умов, менее информированных и менее развитых, чем его собственные. Поэтому, если мы будем полагаться на букву его заявлений о более грубых и древних философиях, мы часто будем серьезно заблуждаться; однако, если мы сделаем поправку, как это обычно легко сделать, на эту тенденцию вчитывать свою собственную систему в высказывания своих предшественников, то то, что он говорит нам, в целом имеет огромное значение, и вряд ли будет слишком много, чтобы сказать, что первая книга «Метафизики», осторожно интерпретированная таким образом, является, безусловно, самым ценным единым документом для истории ранней греческой философии. Версия Аристотеля о развитии предшествующей греческой философской мысли может быть кратко изложена следующим образом.
Самые ранние мыслители бессознательно приняли точку зрения материалистического монизма. Они предполагали, что единственными существующими вещами являются физические тела, воспринимаемые нашими органами чувств, и что единственный вопрос, который наука должна задать о них, – это вопрос о том, какова одна конечная форма тела, из которой все они являются превращениями? (Милезианская школа, Гераклит.) Говоря аристотелевским языком, их интересовала только материальная причина тел, материал, из которого они сделаны, и они предполагали, что в конечном итоге существует только один такой исходный материал и что он является одной из воспринимаемых форм материи. Их более поздние преемники (Эмпедокл, Анаксагор, атомисты) увидели, что с такой точки зрения более правдоподобно рассматривать ощущаемые тела как комплексы многих различных и одинаково первичных составляющих, и таким образом материалистический монизм уступил место плюрализму в вопросе о материальной причине. В то же время, наполовину бессознательно, они почувствовали необходимость задать второй вопрос: Что послужило движущим импульсом, благодаря которому эти составляющие были приведены именно к таким комбинациям, и никаким другим? Таким образом, мы получаем первое смущенное признание существования действенных причин и их необходимости для полного научного объяснения.