особое умиротворение. Про него вообще мало кто помнит, так что можно спокойно отдохнуть от шумной деревни за его стенами. Единственное место, где меня не сопровождает мигающий из угла красный глазок, – буквально! – это мой туалет, так что волей-неволей привыкаешь к тому, что за тобой все время наблюдают.
Кладбище домашних животных находится в тихой, заросшей части рва. Пару столетий назад оборонительный ров все же пришлось превратить в гостеприимный сад – после того, как он стал самой большой помойкой в Лондоне и погубил больше людей внутри Тауэра, чем нарушителей снаружи. Эта его часть не такая широкая, как остальные, и плотная растительность, обрамленная высокими стенами, создает атмосферу уединения, словно маленький лес в центре города.
Миниатюрные надгробья расположены у подножия стен, и выгравированные имена собак и кошек давно минувших дней проглядывают из-под мшистого одеяла. В конце кладбища есть скамейка, заросшая плющом; стебли так туго оплетают деревянные планки, что кажется, будто те тоже проросли из самой земли, а их единственным столяром была мать-природа.
Смотрительница воронов органично вплетается в пейзаж. Она сидит на самом краю скамейки, задрапированная листвой, и ее многочисленные серо-зеленые кофты – как камуфляж на фоне природы. В жестких черных волосах поблескивает седина, и даже теплой весной она убирает волосы под бордовый платок; завершают образ коричневая юбка и шерстяные колготки, которые исчезают в потрепанной паре кожаных ботинок, вросших в землю, как корни дерева. Я никогда не видела никого, принадлежащего земле больше, чем она. Проходя мимо нее, можно и в самом деле поверить, что она выросла там, как цветы и трава.
Иногда я забываюсь, сидя рядом с ней, глядя, как вороны подлетают и нежно поклевывают семена у нее в волосах, и теряю счет времени. Говорит она очень мало – впрочем, когда это происходит, все слушают ее, словно внимают словам пророка. Но вместо этого она предпочитает разговаривать исключительно со своими птицами. Я видела, как она часами сидела там и беседовала с ними, разделив на всех пачку печенья: свое она макала в остывшую чашку чая, а их – в пластиковый стаканчик с мышиной кровью. И я на самом деле верю, что они ей отвечают. Она мудра по-своему, как будто наблюдает за тем, что происходит внутри Тауэра, с высоты птичьего полета.
Я молча занимаю свое обычное место рядом с ней. Ей так больше нравится, поскольку она считает светскую беседу бесполезной тратой слов. Вместо этого она насыпает щепотку семечек мне на колени, и я замираю. Через некоторое время маленький черный дрозд садится на мои рабочие брюки и клюет семечки одну за другой, а затем улетает, так же молниеносно, как прилетел, не оставляя никаких доказательств того, что он вообще здесь был.
Мы сидим так до тех пор, пока легкий вечерний ветерок не начинает забираться под складки моей рабочей блузки. Я встаю, и тогда, еле различимый на фоне городского шума, раздается ее глубокий голос: «Не бойся высоты, дитя. Твои крылья подхватят тебя еще прежде, чем ты успеешь ими взмахнуть».