запаха ломтя окровавленной плоти, который задумчиво пожёвывала Пурга, по-царски откинувшись на спинку стула. Пришлось оставить окна настежь открытыми на несколько часов, чтобы кислое зловоние убранной рвоты выветрилось и перестало навязчивым душком тревожить чуткий нюх.
Поэтому теперь в котелке, опущенном в разогретый очаг, булькала сытная похлёбка.
Очередной день поприветствовал сонную Джейн полуденным солнцем. Она тёрла глаза, проспав около двенадцати часов, и сидела за столом, устало подперев голову. После затяжного сна в теле не было и капли бодрости, а в голове гудела пустота. Охотницы уже вернулись с ранней вылазки и вовсю хозяйничали, суетливо хлопоча над обедом да негромко причитая.
На Джейн они не могли нарадоваться: девочка была совсем неприхотливой, рано засыпала и поздно просыпалась, отчего соображать завтрак на неё не было никакой нужды, и подругам удавалось полакомиться излюбленным мясцом, которое они наскоро перехватывали на ходу, пока с песнью углублялись в лесные дебри.
– Уф, – Смоль утёрла взмокший лоб ладонью и, приблизившись к столу, упёрлась в него руками. Садиться она не торопилась: пребольно затекла спина, напряжённые мышцы саднило, отчего хотелось постоять и хорошенько потянуться, что она и сделала, широко и громко зевнув. – Харчи скоро будут готовы. Немного подождём, и всё.
Поправив рукой волосы, Джейн засмотрелась на острые клыки, лезвиями сверкнувшие в разинутом рту, и тоже зевнула, раскрыв челюсти до слёз в уголках сонных зениц. Из каштановой пряди, свесившейся на лицо, выпало перо и медленно, описав круг в воздухе, полетело вниз. Опустившись на край стола, оно было согнано прочь ребром детской ладошки.
– Ты что стоишь? Садись уже за стол, – кивнув подруге, Пурга расплылась в зубоскалой улыбке и поёрзала на стуле, устраиваясь поудобнее. Белый хвост высунулся из-под крепкого бедра и шевельнулся.
– Спина затекла, – прогнув хребет, Смоль хрустнула поясницей и ойкнула от жара, сковавшего мышцы. – Постою чуток, потом сяду.
– Ага, а чай разливать я буду, – озарившись полумесяцем широченной улыбки, Пурга прыснула смешком в кулак и поднялась на ноги.
Шерсть на её хвосте, растущая клочками, лоснилась и сверкала, как бледноликая луна, посеребрившая перистые облака своим свечением.
На дряхлом комоде, оскалившем зубы выдвижных ящичков, стояло жалкое подобие чайника: ржавая конструкция, по форме напоминавшая колодец, не внушала доверия. Оранжевые пятна покрывали её бока и завитые кверху ножки, красноватой плесенью цвели на днище и сдавленной крышке. Под странным приспособлением горела плоская и низенькая лампадка, слабый жар которой кипятил воду в ёмкости, водружённой на резной треножник.
Пыхтящий чаевар – именно так Пурга назвала это отродье кузнечного ремесла – был надёжным и простым в своём устройстве, но воду в него приходилось наливать заранее. В котелке, подвешенном над пылающим пламенем, кипяток сделался