собачий лай, перемежающийся с громким и насмешливым кличем людей. Целая свора, и псовая, и человеческая, неслась по следу окоченевших ступней. В прохладном воздухе удушливым жаром и сизым дымком разнеслось зловоние пороха, выедающее глаза и рвущее ноздри. Зимняя сказка в сочетании с этим терпким запахом больше не казалась столь прекрасной и радостной: она медленно, но неизбежно превращалась в дурное сновидение, бесстыдно меняя умильное обличье на уродливую и хищную личину.
– Вот она! – яростно и восторженно прогремел чей-то голос, практически тут же прерванный хриплым кашлем ружья.
– Бежать бесполезно! – радостно подхватил второй глас, перебиваемый гончей, надрывающей глотку в бешеном лае.
Лязгнула цепь, накинутая на могучую руку, потёрлись друг о друга её звенья – хозяин притянул собаку к себе, коснулся замёрзшими ладонями её шеи и, ослабив путы, спустил её с поводка. Зубоскаля, голодная псина ринулась вперёд, разбрызгивая густую слюну и белёсую пену.
– Вертайся! По такому льду далеко не убежишь! – третий голос разразился воодушевлённым воплем, а после засипел прокуренным горлом в приступе неудержимого хохота.
Ещё две собаки – специально рассерженные палачам на потеху, а жертве на беду – были отпущены властными дланями своих хозяев и бежали по заснеженному пригорку вниз, свирепо клацая жёлтыми клыками. Луна бельмами ярости отражалась в их тёмных глазах, низким лаем закатывалась в распахнутые пасти и серебряным светом окропляла вытянутые морды, серповидным отблеском отпечатавшись на чёрных носах.
Снег брызгами летел из-под собачьих лап, серебряными вспышками озаряя ночное небо, а гончие всё стремились к своей добыче. Они рычали, набрасывались друг на друга и катились кубарем, чуя душок живого мяса и тёплой крови.
Перепрыгнув через устланные небесным пухом кручи, четвероногие варвары набросились на тощий силуэт, который будто был соткан из лунного света, принялись трепать его одежды, за рукава тащить в стороны и, сильными лапами упёршись в уставшую спину, прижимать к земле. Отрывистый лай эхом прокатился по заснеженной долине, заглушив истошный женский крик и визгливый плач младенца. Громкий свист воспарил к хмурым тучам и колом вонзился в иссиня-чёрную гладь. Собаки отвлеклись на него, фыркнув, зарылись носами в снег и склонили головы, не успев вкусить крови. Из их грудей вырывалось шумное дыхание, а высунутые языки свисали бордовыми лентами, роняя мутные жемчужины тошнотворной слюны.
Лай и голоса смолкли.
Она медленно обернулась, с надеждой обратив взор к вершине крутого склона, и тут же её душегрейку пробило дрожью, разорвавшейся в полуночном мраке огненным шаром. Раскат грома прокатился над завьюженным хвойником, хотя о грозе не могло быть и речи.
Окровавленные меха не уберегли её от холода подступающей смерти. Она пала ниц, прижала свёрток к груди и, в последний раз взглянув на тени, затаившиеся там, в вышине вечнозелёных