судорогой свело в побелевший кулак.
Когда девушка, попрощавшись, обернулась и пошла к стоянке, его лицо было, как всегда, невозмутимо. Даже немного чересчур невозмутимо. И, как всегда в таких случаях, она почувствовала себя маленькой, глупой и ненужной. Почувствовала, что опять чем-то страшно обидела его, а чем, понять не могла. Подошла осторожно, словно ребенок к огромной и непонятной лошади, робко дотронулась до загорелой, оплетенной сухими мышцами руки:
– Владь!
– Да?
– Ты обиделся?
– С чего ты взяла? – но глаз не поднял, сумрачно отвернулся.
Она замолчала, опустила руку. Он все равно не скажет, никогда не покажет, что ему больно, где и чем его задела. Он гордый. И еще он безумно раним. Он никого не пускает в душу. А ее и подавно не пустит… И от этого сознание своей вины стало еще горше. Хотелось заплакать, но плакать она еще не умела.
Горло судорожно сжималось болью при мысли о том, что она потеряла его доверие, а значит, и его самого, единственного человека, которому сама смогла довериться, да и то еще не совсем. И, возможно, он прав, и они действительно скоро расстанутся, как только завершится путь. Когда они выйдут… Будет ли в той его жизни место для нее, такой нелепой и слабой? Ведь она такая обуза, а Владька просто безупречно вежлив и добр… Вот и сейчас он осторожно осматривает почти переставший кровоточить порез, заливает его чем-то прозрачным – для дезинфекции. У него добрые руки. Они всегда добрее лица. Такими руками можно приручить дикую зверушку…
– Ты поэтому не хотел о нем говорить, ну, о чем Степан рассказал? Это правда?
– Пойдем спать, – голос звучит отстраненно, спокойно, но в нем угадывается легкая снисходительность старшего к младшему и безнадежно глупому, он словно смирился с ее недопониманием, простил её неловкость. И еще в нем затаенное ожидание… чего?
Танда подняла голову, тень надежды проскользнула по лицу и исчезла, словно блик от угасавшего костра. Он неспокоен, значит, не простил. И она опять побоится прикоснуться к нему, чтобы не обидеть еще сильнее. Ведь она и так ему не нравится. Ну почему вечером все так сложно!..
– Спокойной ночи, – в его голосе тень ожидания, но она боится опять не угадать, чего он ждет, и просто закрывает глаза, прикоснувшись к теплому плечу холодноватым поцелуем («Ты же не холодильник целуешь!» – всплывает в памяти ехидная фраза). Прижимается к нему, кладет голову на крутой изгиб грудной пластины, под которым глухо бухает, иногда сбиваясь с ритма, сердце.
Она знает, это можно. Это он сам показал и никогда не запрещал. Это правильно, потому что одеяло одно, и, в любом случае, вдвоем теплее, а костер без присмотра на ночь оставлять нельзя. Хочется провести ладонью, вобрать в себя рельеф поджарого, мускулистого тела, прикоснуться к проволочно-жестким, тронутым на висках сединой волосам. Конечно, он уже безумно старый, ему двадцать шесть, но для седины еще