за собой дорожку алых и золотистых лучей, которые расползались по небосклону, как акварель. Небо, словно поддавшись общей эйфории, смешивало синие, розовые, красные и фиолетовые оттенки в величественном танце. Вдалеке слышалось пение птиц, их голоса вплетались в тишину, дополняя картину. Всё остальное погружалось в мягкий, обволакивающий мрак. Было ощущение, что в мире остались только мы, это чарующее небо и легкая, умиротворяющая пустота.
– Что ты написала за последний год? – вдруг раздался голос Амелии. Она не смотрела на меня, её взгляд был направлен куда-то вдаль, в ту бесконечную линию горизонта, где солнце прощалось с нами.
Этот вопрос застал меня врасплох. Писательство, которое когда-то было смыслом моей жизни, в последние месяцы стало чем-то изнурительным. Однако я знала, что мой долг перед издательством всё ещё висит надо мной. Люди склонны жалеть тебя в течение пары месяцев, но спустя год сочувствие неизбежно сменяется раздражением. И если я не представлю новую книгу в ближайшее время, меня ожидает не просто разочарование, а самая настоящая злость со стороны тех, кто в меня вложился.
– Ничего толкового в голову не лезет, – коротко ответила я, надеясь сменить тему.
Амелия повернула голову и улыбнулась своей лёгкой, чуть насмешливой улыбкой, которая всегда будто говорила: «Я знаю, что у тебя внутри».
– У тебя? Ты же та ещё фантазёрка, – сказала она, и её голос прозвучал так мягко и ободряюще, что мне на мгновение стало стыдно за своё бездействие.
– Знаю… – протянула я, не глядя на неё. – Просто сейчас мне не хочется ничего писать.
– Понимаю, – кивнула она, крутя в руках бокал вина.
Несколько минут мы молчали, наблюдая за тем, как краски заката медленно растворяются в ночной темноте.
– Амелия… – нарушила я тишину.
– Да? – отозвалась она, не поворачивая головы.
– Ты по ней скучаешь? – осторожно спросила я.
Это был вопрос, который я боялась задать всю свою жизнь. Мы с Амелией никогда не говорили о её матери. Она всегда избегала этой темы, словно наложив на неё внутреннее табу. Но сейчас, под действием вина, уюта и волшебной атмосферы вечера, я почувствовала, что мы стали слишком уязвимы, и желание поделиться с кем-то своей болью стало острой необходимостью. Возможно, впервые за долгое время она была готова услышать этот вопрос и свой ответ.
Амелия молчала. Её пальцы крепче сжали бокал, но лицо оставалось спокойным. Казалось, она обдумывает, как ответить, или, может быть, решает, стоит ли вообще говорить.
– К сожалению, в нашем словарном запасе не хватает слов, чтобы описать то, что я чувствую, – после долгой паузы тихо произнесла Амелия. Её голос звучал спокойно, но в нём были слышны нотки напряжения, словно каждое слово даётся с трудом. – Скучать можно по тому, кого ты видел, кого обнимал, чью улыбку запомнил. А я испытываю нечто другое… что-то более мучительное. Всё детство меня окружали её фотографии, рассказы о ней. Я знаю всё о её жизни, каждый миг, каждую