ночь, когда она родилась?
Он лежал на спине на старом дощатом причале, подложив руки под голову, и смотрел на звезды. На нашем укромном пляжике кажется, что они светят как-то по-особенному, не так, как обычно. Я свесила ноги в море. Стоило чуть-чуть ими пошевелить, и вода начинала светиться. Как прекрасно… И та ночь, когда родилась Селин, тоже была прекрасной. Мы с Бураком провели ее вместе. И не где-нибудь, а дома у Фикрета. Спали на кровати, где была зачата Селин. Спали, просыпались, любили друг друга и снова засыпали. Фрейя улетела рожать к себе на родину, в Норвегию. Фикрет с Огузом поехали с ней. А меня брат попросил пожить немного на их очаровательной вилле в Левенте, присмотреть за собакой.
– Кажется, это была новогодняя ночь?
Разумеется, новогодняя. Я прекрасно ее помню, а сказала так только затем, чтобы Бурак не думал, что та ночь и вообще наше прошлое так уж много для меня значат. В тот Новый год мне не хотелось никуда идти. Сердце было разбито: мой последний парень бросил меня и вернулся к своей невесте. Не хотелось, отправившись с друзья ми на Таксим, повстречаться там с этой парочкой. Я боялась, что если увижу их в каком-нибудь баре, встречающих Новый год бок о бок, коленка к коленке за кружкой пива и счастливых, словно они никогда не расставались и я никогда не вставала между ними, то почувствую себя так, будто меня стерли с лица земли. «Можешь вычеркнуть проведенные со мной дни из своей жизни», – скажет мне холодный как лед взгляд бывшего, и мне станет невыносимо больно. Лучше всего, безопаснее всего было остаться дома. А дом у Фикрета был замечательный: сад, два этажа, телевизор с плазменным экраном. Тепло, уютно. Я позвала в гости Бурака, которого бросила за два года до того, сказав, что мы должны остаться друзья ми. Как положено друзьям, приготовим праздничное угощение, выпьем вина, посмотрим какой-нибудь фильм. Не нужно будет в этот чертов холод ходить из одного таксимского бара в другой в коротенькой юбочке и из кожи вон лезть, чтобы «развлечься». Заодно и сэкономлю.
– Да. Мы встречали тысяча девятьсот девяносто шестой год. Дома у Фикрета и Фрейи.
Бурак, в противоположность мне, гордится, что во всех подробностях помнит наше прошлое. Я не ответила, и он заговорил снова:
– Вдруг пошел снег, помнишь?
Конечно, помню. Я лежала, голая, на ковре лососевого цвета, Бурак покрывал меня поцелуями, а в незанавешенное окно гостиной было видно, как с побелевшего неба падают огромные снежинки.
– Ты пошла в сад и привела в дом собаку, хотя Фрейя это строго-настрого запретила: собака, мол, должна жить в конуре.
Я подняла голову и посмотрела на склонившиеся над темной водой сосны. Бурак явно не собирался умолкать. Будем вспоминать вместе, и всё тут. Встал, подошел ко мне, сел рядом, опустил ноги в воду. Вода заискрилась. Я не отрывала глаз от сияния, окружающего наши ступни и икры. Бурак подвинулся поближе, и мы коснулись друг друга голыми плечами. Теперь он почему-то заговорил шепотом.
– Ты боялась, что она замерзнет, но это же была хаски. Не замерзла