он мой брат. Настоящий брат, который защищал и утешал, а еще постоянно совал мне в руку размякшие в кармане конфеты. А еще он единственный из всех знакомых парней всегда смеялся над моими шутками. Когда я подросла, то поняла, что чувство юмора у Кондратьева отсутствует, и это породило во мне сомнения о моей же способности шутить.
После девятого класса Никита ушел в кадетское училище полиции, а Ника тогда вышла замуж. Так я встретилась с Феликсом Успенским, ее приобретенным внуком. Кит же с внуком знакомиться отказался наотрез, и от Ники отдалился, хотя, как и все детдомовские, души в ней раньше не чаял. Думаю, он считал, что я предала нашу дружбу, и Фила заочно не переваривал, как основную причину отстранения.
Но я никогда от Кондратьева и не отстранялась. И после педагогического училища получила второе юридическое, чтобы мы с Никитой и дальше могли поддерживать друг друга.
Я знала его как облупленного. Этого стройного парня среднего роста с серыми глазами и упрямой челюстью. Поэтому особо не напрягалась, чтобы понять: он избегает меня вот уже около двух месяцев под любым предлогом. Это было нелегко сделать в нашем двухэтажном управлении, но Кондратьев проявлял такие чудеса изобретательности, каких я за ним никогда не замечала. Что-то стояло за маниакальным желанием не попадаться мне на глаза.
Выследила и настигла его у входа в общежитие. Поймала голодного и усталого, взяла тепленьким во время обеда.
На лице Кондратьева отобразился весь непечатный монолог, который в эту минуту он произносил про себя, но деваться было уже некуда. Кит как миленький поплелся за мной в облезлый скверик возле общаги.
Сегодня неожиданно вернулось тепло и безветренный покой. Вчерашний ветер сбил большую часть золотой листвы, сбросил на землю. В приобщажном скверике ее нападало особенно много. Пришлось, шурша, смахивать с лавочки, чтобы сесть.
– Ты почему от меня бегаешь? – спросила я, вытаскивая из сумки пакет с горячими пирожками.
Он помолчал, следя глазами за пакетом, а потом вдруг сквозь зубы выдавил:
– Ты знаешь…
– Не знаю, – запах из пакета достиг ноздрей Кондратьева, и в глазах его появилось выражение кролика, застигнутого удавом. Метод «допроса и пирожка» – вот как это называлось. Почти «кнута и пряника».
– Я о той ночи…
В голосе Кондратьева появилось что-то такое… заставившее меня насторожиться:
– Какая такая ночь? – Я протянула ему шуршащую и промасленную упаковку. Если чего-то хочешь от мужчины, сначала накорми его. Не стоит долго играть с огнем. – Никины. Осторожно, горячие…
– Ну, когда мы… Это… После того, как Феликс…
– И чего ты мямлишь? – я посмотрела на него строгим «учительским» взглядом.
– Ты можешь сколько угодно делать вид, что ничего не было, но…
– Кондратьев! Ты о чем?
– Ладно, – он махнул рукой. – Как знаешь. Сама же спросила… Не спрашивай тогда больше…
Я приступила к главному, пока пирожки не закончились. О его странном поведении