и самым преданным другом. Она всегда дарила мне покой и радость. Почти десять лет она оставалась рядом, ни разу не оттолкнула меня и не подвела.
И вот она умерла.
Я опустила голову на письмо. У меня не нашлось сил отодвинуть его, не нашлось сил отгородиться от этих слов, хотя мне и хотелось оказаться как можно дальше от них. Я закрыла глаза, но передо мной, словно выжженные на изнанке век, проносились небрежно набросанные строки, написанные рукой Джона Патерсона и напоминавшие вереницу черных муравьев.
10 февр. 1781 г.
Моя дорогая мисс Самсон!
С прискорбием сообщаю, что Элизабет неожиданно скончалась в сентябре прошлого года. Какое-то время перед этим она болела, но умело скрывала свое нездоровье, в особенности от меня. Мне предоставили отпуск, чтобы уладить наши дела в Леноксе. Я знаю, что вы с Элизабет давно состояли в переписке, и мне жаль сообщать вам о ее кончине в таком резком и бессердечном послании, но других способов я не знаю. Признаюсь, что сам я изнурен и едва ли способен сочувствовать другим. Она вас очень любила и лелеяла надежду, что вы будете счастливы.
С глубокими соболезнованиями,
Джон Патерсон
Короткое послание.
И такой жестокий удар.
У меня тоже не осталось и капли сострадания. Ни к бедному Джону Патерсону, ни к его детям, ни даже к Элизабет. В тот момент меня охватило сочувствие к себе. Во всем мире у меня не было никого. Ни единой души, на которую я могла бы положиться, ради кого стала бы жить. Больше не будет писем. И надежды. И ждать мне нечего.
– Что такое, Дебора? – спросила миссис Томас осторожно.
– Элизабет Патерсон умерла. – Мой голос звучал безжизненно.
Она кивнула, словно ожидала этого. Конечно, так и было. Она привыкла к письмам, несущим дурные вести, и к посланцам, чей приезд предвещал слезы и ужас. Мы обе привыкли к страшным вестям.
– Ее муж… по-прежнему служит под командованием генерала Вашингтона? – спросила она, не поднимая глаз от шерсти.
– Он пишет… он пишет… что вернулся домой, в Ленокс.
– Так и следовало поступить. Эта война слишком затянулась.
Она больше ничего не сказала, да и говорить было нечего. Я встала, взяла письмо Джона Патерсона и на мгновение представила, как приятно будет сжечь этот листок. Трясущейся рукой я поднесла его к свече.
Не придет больше ни одного письма.
Ни от Элизабет, ни от ее любимого Джона. У него теперь нет причин писать мне.
Я отдернула руку, так что у письма обгорел лишь уголок, и пошла к себе в комнату.
– Я устала, – сказала я, хотя ощущала вовсе не изнурение. – Лягу пораньше.
– Спокойной ночи, дорогая, – мягко проговорила миссис Томас.
– Спокойной ночи, – ответила я, хотя часы показывали лишь четыре. День был мрачный и темный, но до сна еще оставалось достаточно времени.
Когда мы вспоминаем о прошлом с высоты накопленного опыта и прожитых лет, мы ясно все понимаем. Смерть, разочарование и отчаяние подтолкнули меня к краю обрыва.