решил он, скоро она столкнётся с этим лицом к лицу, когда в каком-нибудь вшивом ларьке или на почте мужчина, стоящий в очереди перед ней, не пропустит её вперёд и что-нибудь такое недовольное вякнет, мол «куда прёшь, старуха». И тогда она поскромнеет, зажмётся, закомплексует и станет увядать в несколько раз быстрее. Гомозин решил, что теперь она всё же красива в своих желании, умении и привычке быть таковой и что красота эта прекраснее всякой другой, ведь она хрупка и непосредственна в своём неведении. Красота Люды – это бабье лето, последние солнечные дни перед затяжной зимой. Гомозин перевёл взгляд на мальчишку, и ему стало смешно. В его пьяном сознании в этот момент вызрела, как он сам рассудил, мудрая мысль. Человек, подумал он, всегда не на своём месте: он то всё куда-то торопится, то, напротив, буксует перед неизбежным; и единственное место, куда он может устроиться крепко и уверенно, – это могила. Дело в том, что мальчик (его звали Русланом) был очень зажат и серьёзен. Руки его были плотно прижаты к телу, так что из-под стола выглядывали только кисти, а вилка и нож в них держались, как куклы в руках аниматора. Гомозин знал таких детей и любил их. Он помнил яйцеголового мальчугана из своей школы. За обедом он был очень строг и тих, руки держал так же, как Руслан, поджимал губы и ел с большим вниманием и трепетом, будто что-то осмыслял в этот момент или молился на тарелку борща. А дети вокруг него бесились, швырялись хлебом, разливали по полтарелки супа за присест. Яйцеголовый же всё доедал до последней крошки, вымакивал кусочком хлеба остатки бульона со дна тарелки, относил посуду на мойку, по пути допивая компот, и, едва ставил тарелки на мокрый стол, тут же становился обыкновенным первоклашкой: бесящимся, носящимся, смеющимся и кричащим. Егор Дмитриевич тогда уже оканчивал школу и имел возможность видеть этого мальчика всего год, и всякий раз, когда он сталкивался с ним в столовой, он не мог отвести от него любопытного взгляда. Руслан сейчас выглядел в точности как тот яйцеголовый первоклассник, и Гомозину это, непонятно почему, грело душу. Разулыбавшись, он задумался о Свете. Она казалась ему светлым, открытым и чувственным человеком. Её абсолютная уверенность в себе соседствовала с по-детски наивной очарованностью, влюблённостью в жизнь. Она производила впечатление человека, знающего жизнь, знающего, как себя держать, как скрывать настоящее ценное или запретное, но при всём этом она умела радоваться как ребёнок и будто бы была искренне счастлива. Гомозину даже было смешно, что он так думал про совсем молоденькую девочку, и от этого она вызывала в нём интерес. «Наверняка, – думал он, – мне всё это кажется; на самом деле она не такая, какой я её вижу, но она каким-то образом умеет создать впечатление, а для этого нужно обладать опытом и, наверное, талантом». Многие люди, будучи пустыми внутри, только и умеют, что создать впечатление, и на этом впечатлении строили всю свою жизнь, весь свой успех. И Егору Дмитриевичу стало интересно докопаться до истины: она такая на самом деле или просто умеет создать впечатление? Однако самым интересным членом семьи ему показался Миша. Этот мужчина вызывал интуитивное желание повторять
