руководителей партии – Сталина, Молотова, Калинина, Ворошилова. Острие этой клеветы было направлено прежде всего против товарища Сталина. Характер распространяемой клеветы не вызывал сомнений в том, что она исходит из среды наиболее политически враждебных нам элементов и имеет своей целью создать обстановку озлобленности вокруг товарища Сталина. Комендант Кремля тов. Петерсон, который получил сведения о лицах, распространявших эту клевету, доложил о них тов. Енукидзе. Вам известно, что тов. Енукидзе фактически отвечал за весь порядок в Кремле, в том числе и за охрану. Сообщениям Петерсона он не придал никакого серьезного значения и отнесся к ним самым преступным, недопустимым для коммуниста, легкомысленным образом. Совершенно случайно все эти сведения дошли до Политбюро ЦК. ЦК предложил тщательно расследовать все эти факты, совершенно правильно считая, что за ними кроются более серьезные вещи[23].
Не случайно, впрочем, что слова “совершенно случайно” не попали в отпечатанный типографским способом текст стенографического отчета о пленуме. Ведь иначе вышло бы, что из‐за простой “случайности” могли прошляпить опасный заговор и потерять самое ценное – вождя мирового пролетариата. Признание самой возможности такого развития событий выставило бы партию и органы пролетарской диктатуры в невыгодном свете.
Выступая на том же пленуме, Енукидзе в целом подтвердил нарисованную Ежовым картину:
…Я, например, не сделал немедленного соответствующего вывода тогда, когда мне комендант Кремля сообщил, что вот такая‐то уборщица ведет контрреволюционные разговоры, в частности, против товарища Сталина. Я вместо того, чтобы немедленно арестовать и передать эту уборщицу в руки Наркомвнудела, сказал Петерсону – проверьте еще раз, потому что было очень много случаев оговора, зря доносили про того или другого… Это мое распоряжение попало в руки Наркомвнудела и затем товарищу Сталину. Товарищ Сталин первый обратил на это внимание, что это не просто болтовня, что за этим кроется очень серьезная контрреволюционная работа[24].
Некоторые дополнительные сведения о дальнейшем развитии “кремлевского дела” можно получить из уже цитированного выше протокола допроса Ягоды от 26 мая 1937 года, где зафиксирован его рассказ о том, как “по прямому предложению Сталина” он вынужден был заняться делом “клубок” и как к нему попали “материалы о заговоре”. Якобы у него состоялся разговор с кремлевским комендантом Петерсоном, который выразил шефу тайной полиции свое и Енукидзе беспокойство по поводу наличия у НКВД сведений о заговоре в Кремле (в протоколе допроса упомянутый разговор отнесен к весне 1935 года, но это явная оговорка Ягоды или, что более вероятно, недосмотр следователей Л. В. Когана и Н. М. Лернера, которые составляли и корректировали “обобщенные” показания).
Он говорил мне, что некоторые факты об их заговорщической деятельности, которые прорывались в стенах Кремля, он задержал у себя и никому их, конечно, не показывал. Я ознакомил его с данными НКВД,