Может, и была, да только позабыл.
– Непорядок! – воскликнул я. – Фамилия у всех людей быть должна. Сейчас и тебе присвоим. Давай-ка, дружок, в честь события такого знаменательного будешь ты, Степан Фомич, Свободин.
Степан слегка усмехнулся.
– Чего это ты? – снова удивился я. – Неужто фамилия не по нраву?
– Да, нет, барин, – заверил меня Степан. – Только странная, малость. Не жидовская, не?
– Ну-ну-ну, – осадил я кучера. – Ты это брось. Свобода, она никакой нации не имеет, она всем дана в одном обличии. Так что, попомни, Степан Фомич, сей час, когда вкусил свободы вкус пьянящий.
С этими словами я кончил писать и, поднявшись, вручил Степану вольную, крепко пожав руку.
Кучер ушёл, сон всё не приходил, и в некое подобие дрёмы я провалился только под самое утро, когда в небе за окном показались рассветные отблески.
Поднялся я к двенадцати часам, разбитый и уставший. Верный, исполнительный Степан, как я выяснил, уже отбыл в уезд. Узнав о моём жесте, Вера Андреевна, выдала ему немного денег и под завязку снарядила припасами. Я насытился поздним завтраком, сложил вещи и, кратко простившись, дабы не бередить вчерашних ран себе и хозяйке, вышел вон.
Я не стал останавливать извозчика сразу.
– Быть может, – думал я, – мне в последний раз в жизни довелось гулять по Москве. И я шёл вниз по Мясницкой, вдыхая ароматы садов, пытаясь насладиться каждым мгновением пребывания в милых сердцу местах. Дойдя до перекрёстка, я свернул на Сретенский бульвар, и практически сразу мне подвернулась повозка, запряжённая вороными.
– До Останкино, а там, где высадишь, – сказал я, памятуя о недоброй славе тех мест, о которой мне давеча говорила Ильина.
Мы проехали практически всю Сретенку, миновав множество особняков, трактиров и торговых лавок. За самим монастырём нам открылась новенькая брусчатка, мы никуда не сворачивали и, вскоре лошадки вынесли нас на длинный тракт, в конце которого маячил тёмный стержень зловещей башни петровского сподвижника Джейкоба Брюса.
Извозчик высадил меня, как и предвещала Вера Андреевна, за пару вёрст, и, сославшись на неудобную болотистую почву впереди, умчался прочь. Пройдя длинную, заросшую каштанами и липами низину, я вышел, наконец, на открытую местность. Прямо передо мной начинались останкинские болота с островками сухой почвы, а за ними высилась исполинская обсидиановая башня. Я подходил всё ближе, к удивлению, не замечая на вздымающейся в облачную высь чёрной гладкой поверхности никакого изъяна. Казалось, башню ежедневно полировали чьи-то огромные невидимые ладони. Монолит выглядел, и, правда, зловеще. Поставленный здесь сотню лет назад, он таил в себе немало загадок, одной из которых оставался способ, каким строилась башня и как держится в податливой влажной земле.
Старожилы и очевидцы тех событий, кажется, говорили, что башню вытачивали из цельной породы, привезённой с далёкого вулканического острова. Материал, якобы, перевозили на пяти баржах сразу, а в землю водружали посредством гигантских рычагов. Мне с трудом представлялись подобные дела, и, чем ближе я подходил,