юн и неопытен и, перед родителями которого у меня непререкаемые моральные обязательства?
– Понимаю, Вера Андреевна, – сказал я, – но, стоит ли теперь терзать себя морализмом? Не прошло ли десяти лет с момента, когда я вышел из-под Вашей опеки? Вы сделали для меня, и без того, слишком много.
– О, да, Энни, – сказала хозяйка, – Я прекрасно понимаю, что Вы не тот мальчик, что раньше. Вы обучились, возмужали, давно выпорхнули во взрослую жизнь. И я Вас мысленно отпустила уже также давно. Но как-то сложно это всё принять, когда Вы рядом. Я чувствую себя ответственной за Ваши неудачи.
– Милая Вера Андреевна, – сказал я, – трудно мне уезжать, не скрою. Но ещё труднее покидать Вас с тяжёлым сердцем. Поймите меня, прошу. Отправляюсь в путь без родительского благословления, так и с наставницей и покровительницей найти взаимопонимания не сумел.
Ильина подошла ко мне и крепко обняла.
– О, мой дорогой Энни, – сказала она. – Да, я не смею, не смею стать поперёк Вам, как бы этого не хотела. Молвите, хоть, твёрдо решили? Утешьте старушку.
– Да, любезная Вера Андреевна, твёрже некуда.
– Ну, тогда так тому и быть, мой мальчик. Дима с Володенькой люди надёжные, в беде не бросят, но Вы всё равно поберегитесь.
– Это непременно, – сказал я, целуя хозяйке руку.
– Ну, – протянула Ильина, – время позднее. Вам бы выспаться, а то ведь завтра сборы. Во сколько выступаете?
– В четыре пополудни совет в Останкино.
– Ах, дорогу-то помните?
– Там я не был, только слышал. А башня-то издалека в ясную погоду видна. Найду как-нибудь, Вера Андреевна, – заключил я. – Извозчики же не перевелись.
– По Сретенке, и всё к северу, к северу, – сказала Ильина. – Просто всё. Только готовьтесь пару вёрст пешком идти. Лихие там места, в народе говорят, что так и вовсе проклятые. Совсем близко Вас не повезёт никто.
– Мало ли небылиц.
– Но Вы всё-таки поаккуратней и там, так, на всякий случай.
Я поклонился.
Ильина распорядилась насчёт постели, и вскоре я уже лежал на перинах в той самой комнате, в которой полгода назад так мучился похмельем.
Сон упорно не приходил, несмотря на проведённое мной в дороге время. Ночь представлялась таинственной и торжественной, предвещавшей неясные события. В этот момент мне хотелось сделать нечто особенное, подведя черту, быть может, навсегда уходящей от меня прежней жизни. Я зажёг свечи на небольшом столике, скорее декоративном, чем для работы с документами, не взирая на поздний час, спросил у слуг бумаги с письменными принадлежностями и послал за Степаном.
Через некоторое время в дверь моей комнаты постучали, и на пороге появился крепостной с заспанными глазами.
– Вызывали, барин? – осведомился он, переминаясь с ноги на ногу.
– Заходи, друг любезный, – сказал я, улыбаясь и, поднимая глаза от исписанной бумаги.
– Чего изволите? – спросил Степан, зевая во весь рот.
– Да