бровями играет, да кулаки жмёт до белых костяшек. Он единственный, кто пришёл с оружием, топор его стоял, прислонившись к скамье. Орис мысленно поставил себе черточку – выловить корабельщика один на один, да побеседовать, что-то тот явно знает. Потом грамард встал и с ленцой потянулся. Улыбка его всё ещё была сладкой и непринужденной, будто девицу соблазняет. Пусть все эти люди думают, будто исчезающие озёра Орис чуть ли не каждый день видит, а потому и не волнуется. Картину портил Кастор своим тёмным лицом и суетливостью, но на него грамард старался не смотреть. Да, мол, случайный попутчик, а потому и мнение его обособленно, в сторонке стоит.
– Ну что ж, благодарствую вам за рассказы, а теперь пойдемте поглядим на озеро ваше, да на купцов. Поздороваться надо с нанимателями-то, – хрустнул пальцами Орис и спрятал улыбку. Вот те удивятся-то!
Кастор потемнел еще сильнее, чтобы скрыть негодование, накинул капюшон на голову, а руки спрятал в широкие рукава. Белые его одежды белыми давно быть перестали, но выглядел он всё равно как истинный служитель Святого Престола – гордо и величественно. Радон на его фоне съёжился, и, казалось, стал меньше ростом, правая рука его висела теперь мёртвой плетью вдоль тела.
Орис знал про Итру, что выходила она из Верхнего озера, спадала с Высокого Края в Черное озеро, а дальше в Нижнее, из которого разветвлялась на Ерёмку и Ерминку, те же широкими рукавами уходили до самого Ружского побережья. Судоходный сезон открывали ранней весной, когда лёд сходил, закрывали же в болотистый октябрь, когда берега брата и сестры цверой зарастали так, что и плоскодонке с трудом пройти, не то, что на вёслах. Змеистая цвера была погибелью корабельщиков в этих краях с тех пор, как люди сюда добрались. Воевали с ней и огнем, и мечом, и отравой, да всё бестолку, всегда возвращалась. Цверу облюбовали местные цапли, огромные сомы, а еще выдры – в плотной траве они строили гнёзда и растили молодняк.
Сейчас, раскинувшись на дне Черного озера, цвера выглядела как рыбацкая сеть, оплетала берега и ползла вверх по отвесному склону, цеплялась за Высокий Край, где пробивала камень и тянулась выше, туда, где похожие на трещины бежали жёлтые дорожки мха. Орис снова опустил глаза на дно озера, было оно черно-бурым, и торчали из него поросшие травой остовы старых барж, бочки, телеги, где-то даже цепи и крюки. По колено в грязи на дне копошились люди.
На высоких деревянных столбах покачивались масляные фонари. Черное масло, как всегда, горело ярко, но чадило сильно, и стёкла светильников быстро покрывались изнутри слоем гари, потому между столбами бегали мальчишки и, ловко забираясь наверх, меняли их. Кто-то с кем-то ругался, и эхо разъяренных голосов доносилось до берега.
Кастор подошёл к краю пристани, но тут же отшатнулся назад. Он бы, наверное, как суеверный бездарь, даже принялся молиться, но тяжесть гордости и белый цвет не позволяли. Орису так и виделась за правым плечом сура тень монсеньора. Тень эта все еще довлела над ними обоими, призывая к разуму.
Знание