Я ненавидел себя за всё это, но больше за то, что не пишу. Выбравшись из чужой конуры на пышущую раскалённым углем улицу, я поводил слипшимися от слёз глазами и пошёл к церкви: выпить воды и попросить у Бога прощения.
Плюхнулся дырявым ботинком в лужу, через боль в шее осторожно склонил голову, и показалось, что у меня на месте глаз – один туман. Эх, мне б туман в карман, а не в глаза! Я б на него купил бутыл… Снял бы такую красот… Тьфу, тьфу, тьфу, Господи, прости, грешен, искушает чёрт… Я топнул по луже, замызгался, и стал шептать молитву, чтоб не проскочила грязная мысль. Она всё равно проскакивала, я замолился громче, пока не перешёл на крик, так и бежал по знакомой тропе и орал, зажмурившись. Меня дёрнули за плечо, я разжал глаза, там стоял священник.
– Не кричи, родной.
Мы с ним давние знакомцы, я мучаю его своими жалобами уж сколько лет подряд. А он терпит, ни слова гадкого на мои сопли, всегда находит в мудрой голове подсказки мне, а в сердце – добрые слова утешения. Только это до следующего раза, не может он меня излечить полностью, и думаю, что никому это не властно, а всё ж люблю его, как брата, или ещё больше.
– Поговорим? – спрашивает.
– Да, только водицы испью, совсем плохо, отец, – отвечаю.
Выпил, телу полегчало. Поговорил, полегчало на сердце. Посоветовал мне божий друг скатать из воска абаз – шарик в знак обета, что, мол, больше направо-налево с женщинами не вожусь, что вина: ни-ни, а писать буду каждый день по странице. Я согласился, поблагодарил, нашёл свежую длинную свечу (только-только подожгли кому-то за упокой, мне подумалось, что взять воск именно отсюда будет красиво, так я упокою свои прежние дурные склонности), укоротил снизу свечку, вернул на место, и скатал из воска шарик. Вытянул из рубашки нитку, облепил её воском и завязал браслетом. Ну всё, я новый человек, лучшая версия!
Вышел из церкви, ветер подхватил, и я слетел со ступенек, как ангел божий. Вдруг ветер ожесточился, натуральный абаз, и закрутил меня, что я врезался в прохожего.
– Абаза бестолковая! – ругнулся он, откуда я уже его не видел, так всё завертелось в буране.
В пыльной воронке я нёсся, не разбирая дороги, пока не абазнулся об дверь, и не вышиб её собою. Ветрило привёл меня в бар, где я прошлый вечер пил, и – прямо на колени красотке. Ну как красотке, по крайней мере, поверх неизвестно какого лица, белилами, румянами и помадами была нарисована удобоваримая такая женщина. Вот я смотрел на неё, а она на меня, и с колен не отряхала, улыбалась серебряными зубцами. Она ко мне потянулась, в голове заворошилось недоброе, я коснулся запястья, спастись от мыслишек, а – пусто! Слетел оберег восковой, и обет улетучился. В голове как-то всё прояснилось, я знал, что делать. По катанному, родному пути я зубцы серебряные-то облизал, а после пожалел, что денег нет, уж больно потянуло выпить на радостях освобождения. Пошарил под лавкой и ощутил знакомую окружность. Отлепил от смольцы, поприветствовал монету как старого друга. Ну, не туман, так, туманец, всего абазец, но надо же с чего-то начинать, гляди, там и знакомцы подтянутся,