это я тебя разбудил, ты уж
прости…
Оба мужчины смотрели на висевший под сводом балкона труп, который едва
заметно раскачивался всякий раз, когда его касалось лёгкое дуновение ветра.
– Ты совершил самоубийство? – задал вопрос Гайгер, заранее зная ответ.
– Эх… да, всё верно, маэстро! – ответил Куто, сперва сыграв образ
«растерянности», но затем вернувшись к своему исконному амплуа. – Я
должен был это сделать! Так уж всё сложилось.
Мужчина, закончив свою фразу, отошёл к соседнему с балконом окну и
аккуратно положил на подоконник скрипку и смычок. Гайгер внимательно
следил за движениями Куто, наблюдая, как лунный свет слегка просачивается
через его тело.
– Узнаешь, наверное? – спросил Куто, не оборачиваясь, кивая на скрипку.
– Да, это моя скрипка. – ответил Гайгер, испытывая странное желание
подойти и взять инструмент.
– Нет, ничего не выйдет. – покачал головой Куто. – Это был мой
инструмент, я любил извлекать из него звуки, насколько мне позволял
мой, весьма скромный, талант.
– Зачем ты это сделал? – спросил Гайгер, вновь бросив взгляд на труп.
– Чтобы иметь возможность найти тебя и привести сюда. – ответил Куто, глядя на музыканта. – По-другому я не смог бы до тебя достучаться.
– До меня достучаться? Я тоже… мёртв?
– О нет, что ты! – Куто поднял обе руки ладонями вперёд, демонстрируя, что Гайгер мыслил совершенно не в верном направлении. – Ты не мёртв, мой друг! Ты никогда не жил… Ты – это сон…
Гайгер замер, лишившись дара речи. В этот момент ему меньше всего
хотелось видеть улыбающуюся физиономию Куто, поэтому скрипач предпочёл
выглянуть в окно. Верхушки чудных деревьев стояли неподвижно, не было
больше и намёка на ветер.
– Что ты имеешь в виду?
Куто скрестил руки за затылком, присаживаясь на затейливого вида софу, стоявшую у самой стены в противоположном конце комнаты.
– Мой брат всегда любил смотреть в ночное небо. Он глядел на эту
бесконечную россыпь звёзд и то и дело придумывал всякие небылицы.
Выхватывал порой наиболее яркую и давал ей название. Затем он
придумывал её историю, населял разными существами, отдельные
представители которых то и дело попадали в разные ситуации. С одной
стороны, это была детская шалость, и наш отец относился к ней с
должной терпимостью. Я же, как ни странно, всегда распознавал в этом
опасность, только не мог объяснить, в чём она заключалась. Уже
значительно позже я понял, что мой брат имел нездоровую, как мне
кажется, склонность творить миры силой своей фантазии. Таких творцов
и среди обычных людей немало: пишут свои сказки, рисуют картины, кривляются на сцене перед толпами зевак, примеряя чужие личности.
Брат говорил, что коли нам не дано покинуть пределы, очерченные
каменной стеной этого дома, да лесом, что раскинулся