тем не менее никто теперь не обрывал, не шикал на нее.
Правда, бывший депутат, которого кто-то уважительно назвал "Борис Прокопыч", всякий раз морщился, когда плакальщица издавала особенно пронзительные звуки. Сам он в очевидном нетерпении уже взялся за крышку гроба. Еще одна женщина, ростом повыше прочих, в черной искусственной шубе (похоже, все они принарядились сегодня), то и дело поправляла на усопшей бумажный веночек.
Покойницы самой почти и не видно было из-за этих как раз бумажных цветов, которые поначалу показались мне чуть ли фантиками, понакиданными в гроб. Однако это были все же цветы, хоть и сделанные именно из фантиков – если подойти поближе, наверняка можно различить даже какие-то названия! Кто до такого доумался?! И вспомнилось вдруг Олино сказание о мытарствах, перед самой, получается, смертью поведанное – "что ж ты маисься?"… Могла ли она предчувствовать, что так скоро оно состоится, ее последнее и уж теперь окончательное переселение?
– Ты скажи-ы-ыка нам словечушко проща-а-альное… – тянула Ленушка, а я тем временем успела осмотреть и само помещение клуба.
В глубине сцены, заставленной деревянными скамьями, виднелся экран. Окна закрыты были наглухо тяжелыми и, вроде, даже бархатными портьерами. В простенках висели портреты, с которых на все происходящее взирали какие-то мужчины, покрытые слоями пыли. Их лица были, вроде, смутно знакомы, однако не сразу вспомнила… А вспомнив, поразилась: то висели в полном почти составе бывшие члены когда-то бывшего Политбюро… позабытые теперь даже больше, чем египетские фараоны!
– Ну, что, – не выдержал Борис Прокопыч очередной рулады плакальщицы. – Однако пора! Погода не терпит, того гляди, снег повалит…
Коська, ближе всех оказавшийся к двери, выглянул наружу и радостно сообщил, что повалил уже. Словно все того и ждали – тотчас подхватили гроб и вышли.
Встреченная уже на крыльце агрессивным ветром, бьющим сразу во всех направлениях, скорбная процессия тронулась в путь. Гроб понесли на плечах мужчины, придерживая его при помощи кусков красной материи, очевидно, бывших флагов. Впереди – враждебно друг к другу настроенные Борис Прокопыч и Хлебовоз, позади Почтальон и Коська. Женщины распределили меж собой лопаты, крест и выгоревший пластмассовый венок, похоже, бывший в употреблении.
Кладбище находилось неподалеку – уже от клуба видна была кучка деревьев посреди небольшого поля. Однако, подобно миражу в пустыне, деревья эти не только не приближались, но как будто еще и удалялись от нас. Иногда они и вовсе скрывались за плотной снеговой завесой. Почти сразу растянувшись цепочкой, подобно брейгелевским слепцам, продвигались мы туго и медленно. Где-то впереди развевались, хлопая на ветру, концы кумачевых полотнищ, крепким запахом свежеструганной древесины наносило порой от гроба, и тогда колючие снежинки казались стружками. Донеслось и ворчанье непривычно трезвого Хлебовоза, что не послушали его, не повезли на санях…
Прасковья, плюшевая спина которой только что маячила впереди, вдруг исчезла, точно унесенная снежным