Прасковья свиней не держала, куриц только. Приостановилась, вглядываясь в темноту и чувствуя, что кто-то был там, метрах в четырех от меня, я улавливала неясный звук, похожий на сопенье… Крысы? Прасковья не раз говорила, что в сарае полно крыс. А может, это я в потемках наступила на какие-нибудь грабли, и они по цепной реакции задели что-то еще и еще… и теперь последний предмет, покачиваясь, издает этот подозрительный шорох? Вон сколько хлама вокруг: ведра, крючья, ломы, веревки… большое берестяное сито подвешено к потолку, точно ритуальный бубен, и это только то, что можно разглядеть, а дальше что, в самых недрах? И вроде, обычный сельскохозинвентарь, а вот мысли в голову заползают самые дурные…
– Прасковья Егоровна! – зачем-то позвала я, хотя знала, что она сейчас в избе.
Предоложительно в избе… но ведь могла и выйти незаметно, когда я в поте лица расчищала двор. Здесь, в сарае, у нее подобие туалета… но почему тогда не откликается? Вряд ли постеснялась бы меня. Тревожное чувство нарастало, будто распухало во мне, я вдруг подумала, что из этого сарайчика, со всеми этими инструментами, неплохая могла бы выйти пыточная, вполне в духе Стивена Кинга. Вот что пришло в голову.
Мне все еще было не по себе, просто до дрожи, когда я вернулась домой. Конечно, не хотелось поддаваться непонятным страхам, куда проще было все списать на простую физическую усталость. Но Прасковьи ведь, и в самом деле, в избе не оказалось! Она заявилась почти следом за мной и сразу нырнула в чулан, скрывшись за шторкой. Не оттого ли, чтобы не встречаться со мной взглядом?
– Распогодилось, – сказала оттуда. – Завтра за мукой поедем к Борису Прокопычу.
"Поедем" – это означало то, что поутру мы выкатили из сарая санки, те самые, на которых еще недавно перевозили соседку-покойницу и которые по их величине точнее было бы называть "санями". Выкатили и запрягли в них… меня. Прасковья шла позади и поправляла сани клюкою, когда те накренялись. К слову сказать, она ходила с палкой, хоть не было в том особой необходимости – поступь ее была хоть и тяжеловатой, но достаточно твердой.
– Почему к нему за мукой? – спросила я, чтобы молча не идти, а вовсе не из интереса.
– Еще с осени упросила Бориса свозить на мельницу зерно, что от колхозов осталось… – пояснила она. – Два десятка яичек отдала этому хапуге! – добавила в сердцах.
Денек выдался серый, задумчивый, но я уже знала, что такое затишье как раз и могло обернуться очередным снегопадом. Пустынная улица казалась вымершей, точно за минуту до нас по ней прошли каратели. А ведь наверняка кто-то наблюдает за нами из окошек, – подумалось мне. И с этими дурацкими санками я выгляжу просто комедийно, будто на горку иду кататься. Для завершения картины не хватает какой-нибудь собачонки, которая, тяфкая, увязалась бы за нами…
– Чего-то собак у вас совсем не видно? – опять спросила я, и в самом деле, удивившись, что ни разу не слыхала здесь собачьего лая, казалось бы, непременного для всякого селения.
– Собак?! – переспросила