устроился наособицу, напевал себе под нос нечто подозрительно напоминающее похабные прибаски и неторопливо плёл обережь – плотный поясок из четырёх верёвок. На голые ветви ближайшего к себе куста усадил уже сплетённую кем-то человечью фигурку – демонстративно мужскую, безликую, с обвязанными вокруг лба сухими травинками.
– Я понял, – пробормотал Йеруш. – В том возке у них верёвки. Эти люди тащат за собой целый воз верёвок для обережи и плетут свою обережь всё время, пока не спят, и наверняка в конце пути их будет ждать целая верёвочная жила. Или шнурованый карьер. Или город шпагатов.
Мужчины поодаль сбились своей группой. Рыжий бородач, имени которого Йеруш не запомнил ровно так же, как большинства прочих имён, намазывал на костяшки пальцев жирное жёлтое снадобье и рассуждал, вроде как ни к кому не обращаясь:
– Вот интересно. Если долго родню не видел – как её потом признать, а? Вон баба Мшицка пока догонит своего внука, он вырасти успеет. И как она его признает?
– Да не найдёт она его, – Кумлатий растянулся на только что развёрнутом одеяле. – Его цирковые давно ухайдокали.
– Ну, может, и ухайдокали. А только как узнавать родню, если не видел её, к примеру, десять лет, а? От подумай: зустренешь человека, он скажет, что родня тебе – а ну как притворяется? Вот как узнать наверняка?
– Это к чему кому-то прикидываться твоей роднёй?
– Да мало ли к чему!
– Тьфу на тебя.
Тянулся к осеннему небу дым костров и запахи наваристой каши из котла стряпухи. Постепенно голоса умолкали, и взгляды всё больше прилипали к этому котлу, над которым с мрачно-деловитым видом стояла стряпуха. Пока наконец, сняв последнюю пробу, она не объявила громогласно, что настало время вечерней снеди для всех, «кто идёт до стола как положено».
Как-то с самого начала было понятно, что встреченным сегодня попутчикам не положено ничего, потому Илидор и Йеруш облизали голодными взглядами сыто булькающий котёл стряпухи и остались сидеть где сидели. Остальные же потянулись к стряпухе с мисками, и раньше всех подошла старуха Мшицка – застенчивая улыбка, добрые блеклые глаза, маленькая мисочка в неловких селянских руках.
– Сказывай свою сказь, – неохотно бросила ей стряпуха.
Илидор с Йерушем переглянулись, в глазах у обоих читалось «Чего?», но старуха, как и все остальные, явно понимали, чего ожидает стряпуха. И Мшицка, крепко стискивая свою маленькую мисочку, негромко нараспев заговорила:
– У матери моей собака был. Лохматый такой, рыжий собака. Здоровый что твоё теля. Охранял меня. Прибегал до меня завсегда. И носом делал вот так, носом под руку подлазил, гладиться хотел. А с чужаками завсегда лютый зверь был, лютый сильно. Берёг меня материн собака.
Искривлённые пальцы тронули воздух, и легко было поверить, что из сумерек в этот воздух вплёлся сейчас невидимый другим людям лохматый рыжий пёс. Пришёл к бабе Мшицке гладиться, толкнул носом под руку.
– Одного разу волка от меня отогнал. Лес недалечко от села стоял. Бывало в скудные года,