тихо, и Лев укрылся от тишины подушкой.
Как признали многие, кто имел хоть какое-то отношение к семейству Лукиных – всё кончилось слишком скоро.
Болезнь прогрессировала, но Софья продолжала рисовать портреты на площади. Пришлось отказаться от реставрации картин в музеи, уменьшить и без того небольшой заработок семьи. И в один дождливый, продираемый колким ветром день Софья сломалась.
– Ваша болезнь сильно подъела иммунитет, – подвёл итог врач. – Возможно, что-то удастся исправить.
– Как мало надежды в вашем «возможно», – сказал дедушка Мавлет.
Последний верный друг семьи Лукиных – задорный неунывающий старик. Оттого страшнее было видеть, как поникли его плечи и как надломился голос.
– Увы, я не кудесник, – сухо сказал врач. – Без элементарных документов вас не пустят на порог больницы. Не говоря уже о дорогостоящем лечении.
– Мы что-нибудь придумаем, – ответил дедушка Мавлет.
Софья, пригладив волосы сыну, подтвердила:
– Да, Лёвушка. Обязательно придумаем.
И Лев верил. Однако ни в одной из больниц Петербурга не нашлось места для Софьи Лукиной. Неделю её сын метался по улицам родного города. Он видел цену на чеках, которые дедушка Мавлет приносил из аптек. Значит, полагал мальчик, нужны более дорогие лекарства.
Лев добывал деньги одним доступным ему способом. Он продавал свой мир, выстроенный в маленькой комнате. Пока слабость затуманивала сознание его мамы, мальчик выносил из дома любимые холсты, потрёпанные книги и старые виниловые пластинки, служившие когда-то его единственными друзьями. Музыка расходилась по рукам быстрее, чем чудные рисованные истории. Поздно мальчику открыли глаза на истинную стоимость пластинок. Не ведая, он предлагал людям самим определить цену кусочков его жизни, и они, как правило, обманывали.
Софья Лукина бранила сына за подобные вылазки. Дедушка Мавлет убеждал Льва в том, что куда сильнее маме помогут забота и любовь. Мальчик тогда впервые засомневался в словах взрослых.
Вчерашней ночью всё закончилось.
– Надеюсь, ты не будешь походить на отца.
Лев встрепенулся, он не заметил, как заснул за столом с граммофоном. Игла скребла пустые дорожки последней непроданной пластинки советских композиторов. Софья испуганно закрыла губы руками. Лев понял: мама говорила с ним, когда он дремал, не желая быть услышанной.
– Как стыдно, – прошептала Софья. – Запомнишь меня сломанной куклой.
– Ты поправишься, и я забуду, что видел. Будешь прежней.
– Строгой?
– Нет же. Будешь сильной и красивой.
Софья Лукина мучительно улыбнулась. Даже крошечная радость отдавалась болью. Болезнь высушила Софью, и в чертах не узнавалась прежняя гордость.
– Я загубила тебе детство.
– Зачем ты так говоришь? – плакал Лев.
– Без родных, без друзей.
Ей трудно было дышать, острый кашель кромсал слух мальчика.
– Прости, я ошиблась. Думала, что делала