полю в атаку бежали, ровно зайцы, петляя, чтоб под пулю не угодить? Кому это интересно? Война, брат, дело грязное и скушное…
В общем, не сумел я тогда уговорить дядю Мишу пообщаться со школьниками.
«И не старайтесь!» – сказала Люба. – Уж сколько я его к себе в школу зазывала – бесполезно!»
Да и в разговорах наших к военной поре его жизни дядя Миша больше не возвращался. Я и не настаивал, поняв, что тема эта для посторонних закрыта. Лишь однажды, придя к нему поздравить с Днем Победы, не удержался, спросил:
– Скажи, дядя Миша, а что для тебя там, на войне, важнее всего было? Ну, понятно, – уцелеть. А еще?
Дядя Миша, нацелившийся вилкой на соленый груздок в тарелке, чтобы закусить им только что опрокинутую рюмку, так и застыл, не ожидая, видимо, моего вопроса.
– Да кто ж его знает… – неуверенно пробормотал он, осторожно кладя вилку на стол. – Тогда об этом некогда было думать. Главное – приказ выполнить, в бою не оплошать. Ну и, конечно, верно говоришь, уцелеть. Когда рядовым был – самому. Командиром стал – еще и бойцов сберечь. А пуще всего хотелось скорее войну кончить и назад, в Зарубино!
Дядя Миша задумался, забыв про так и оставшийся лежать в тарелке груздь.
– Закусывай, Мишаня, закусывай, а то окосеешь! – вывела мужа из задумчивого оцепенения тетя Валя и сама, проткнув груздь, поднесла вилку к его губам.
Дядя Миша послушно принял гриб в свои уста и заработал челюстями.
– Я ведь еще совсем зеленым был, когда призвали, – сказал он, расправившись с груздем. – Ничего не успел. В колхозе, как говорится, быкам хвосты крутил, профессии никакой, гоняли по разным работам: пойди туда, сделай то!.. – Дядя Миша осторожно оглянулся на отошедшую к противоположной стене залы тетю Валю, потом наклонился к моему уху и, озорно сверкнув глазами, прошептал: – Даже девок-то еще не щупал. Зато в окопах они частенько блазнились. А оттого еще больше домой хотелось. Особенно после ранения на Днепре, когда война уже на исход пошла. Все мечтал в госпитале: вот вернусь, выучусь на кого-нибудь, женюсь… К концу войны мне двадцать четвертый год шел. Самая пора о том думать. Сам в большой семье вырос, и свою такую же хотел завести.
– Ну, а пока суть да дело, замутил бы там, в госпитале, с какой-нибудь медсестричкой, – весело подмигнул я дяде Мише.
– Не, – сразу посерьезнел он. – Я так не могу. Своей на всю жизнь я среди них не увидел. А на чужое или даже ничейное зариться не привык.
3
Ее, единственную для себя и заветную, Михаил Железин встретил уже за пределами войны. И не сразу.
Совсем иные поначалу одолевали заботы. Надо было осваивать мирное бытие, из привычной колеи которого выбила война. Приходилось теперь заново, как после тяжелого ранения, учиться ходить по мирной земле, приноравливаться к ее ритму и, конечно же, искать себя и свое в место в ней. Обретать в первую очередь профессию. Какую? Михаил пока не знал.
Работы