носит. Буквально в ней души нет, но сама куртка потом пропахла, потому что он в ней работал без устали. А его мечты, надежды, мысли – всё это наложило на предмет отпечаток. Так и делаются обереги. Я научу, если ты ко мне в лес будешь ходить. – Тихон слушал её и понимал, что уже почти готов согласиться. Но, поправив воротник куртки, он всё ещё строго, но уже гораздо мягче, ответил:
– Давай без обмана: то, что ты обо мне сказала – всё правда. Мне скучно здесь, среди людей. Поэтому я хочу к тебе в лес, но сегодня на ночь никак не останусь. Приду я завтра, но приду в этой куртке и с ножом. Ты не сказала, зачем я нужен тебе. Значит, как я думаю, нужен сильно. Теперь я пойду домой. Если хочешь, чтоб я завтра пришёл, то не подпускай даже близко к моему дому этих двух уродцев или хотя бы Ухо. Этой ночью я не хочу даже знать вас всех. Завтра приду, но ночью этой меня не тревожь. – Тихон был сейчас так решителен, что Гниль, раскрыв широко глаза, немного приоткрыла рот и удивлённо сказала:
– Да тут не одна куртка! Чую, что тебе кто-то сил придаёт. Ну ладно – на то его воля. Возьми на прощание лист. Завтра я бал соберу, туда нельзя без билета. Дорога через кладбище к деревянному мостику. Заблудишься – позови Артёмку, он завтра будет гостям помогать. Отпускаю тебя спать, желаю доброй ночи и обещаю, что ночь будет доброй. Уродцы – Галчатки – тебя не побеспокоят. А тихой ночью, такой, как эта, сны всегда снятся сладкие-сладкие.
Гниль откуда-то достала желтый кленовый лист и протянула его Тихону. Тот взял осенний, уже мёртвый листок, убрал его в карман куртки и пошёл прочь. Солнце давно село, так что на почти безоблачное небо с каждой минутой прибывали звёзды. И, что странно: Тихон, читая мифологию греков, изучал и созвездия, но, сколько бы он ни силился, он не мог отыскать на небосводе привычных созвездий. Вместо них выходили абсолютно другие черты и силуэты. Как будто там, над Вареновкой, светили совсем нездешние звёзды.
Дорога к дому была тиха и спокойна. Не лаяли собаки, не кричали озорные дети, не бормотали что-то своё таинственное и неясное старухи на лавках. Одни только птички тихо-тихо чирикали, словно ночь не хотели тревожить. Тихон мог бы поразиться спокойствию этой деревни – древней архаики, оставшейся ещё от первых дней нашего мира, но он был уже так взбудоражен и поражён, что мало что понимал. На самом деле, ум его – слабый, внушаемый – был бы уже давно сломлен. Сломлен и сумасшедшим Ухо, и зубами мертвецов, и чарующими историями мёртвой царицы, и самой ночью, действительно полной загадок и звёзд. Единственное, что спасало его от падения в небытие – запах дедовой куртки. Но запах тот был лишь рациональной маской, под которой пряталось нечто гораздо более сильное. То не запах, нет, то гораздо больше – дух.
Тихон дошёл до дома своего и, немного дрожащей рукой открыл калитку. Шаги до крыльца ему казались вечностью, а, поскольку их было три, он словно бы прожил три вечности, пока не открыл дверь заветного своего убежища. Если обувь он снял грязно, с шумом, ногой свободной цепляясь за ботинок другой ноги, то куртку снял с каким-то