жижи, и заросли колючек, чьи шипы рвали её куртку, оставляя кровавые следы на коже. Её одежда пропиталась влагой, ботинки покрылись коркой земли, а фляга опустела, вынудив её пить из мутных ручьёв, что едва не сломили её лихорадкой. Но она не замечала этого – или не позволяла себе замечать. Свиток, завёрнутый в непромокаемый чехол, лежал в рюкзаке, и его слова – "Ланкаир, город теней, где спит Сердце Вселенной" – звучали в её голове, как заклинание, что держало её на ногах, когда всё остальное кричало об остановке.
Теперь она была здесь. Город раскинулся перед ней, словно скелет давно умершего зверя, чьи кости поросли мхом и плющом, что обвивал их, как вены, пульсирующие зеленью. Башни, некогда высокие и гордые, теперь накренились, их шпили обломились, будто срезанные невидимым мечом, а остатки кристаллов на их вершинах тускло мерцали в синем тумане. Улицы, вымощенные камнем, потрескались, и из щелей пробивались тонкие стебли с мелкими синими цветами, чьи лепестки светились в полумраке, как крошечные звёзды, упавшие на землю. Над всем этим возвышалась центральная площадь – круглая, с остатками фонтана, чья чаша давно высохла, но всё ещё хранила следы синевы, будто вода здесь когда-то была не простой, а живой, напитанной чем-то, что теперь спало под этими руинами.
Элизабет спустилась вниз, её шаги гулко отдавались в тишине, каждый звук отражался от стен, как эхо, что возвращалось к ней искажённым, чужим. Она чувствовала себя чужой в этом месте, но в то же время – желанной, словно Ланкаир ждал её, как ждёт паук муху, запутавшуюся в паутине. Воздух был холодным, с привкусом металла и сырости, и каждый вдох казался тяжелее предыдущего, будто она вдыхала не просто влагу, а память этого города – тяжёлую, горькую, пропитанную вековым одиночеством. Её взгляд скользил по руинам, цепляясь за детали: стены, покрытые выцветшими фресками, изображали фигуры в длинных мантиях, держащих кристаллы, и звёзды, чьи лучи переливались синим, словно нарисованы не краской, а светом, что всё ещё жил в этих камнях.
Она остановилась у одной из фресок, её пальцы, покрытые грязью и мозолями от пути, осторожно прошлись по шершавой поверхности. Краска осыпалась под её прикосновением, как пыль веков, но образ остался в памяти: жрец, высокий и худой, стоял в центре круга, его мантия струилась, как ночь, а в руках он держал кинжал, чьё лезвие было вонзено в его собственную грудь. Кровь, тёмная и густая, стекала на кристалл, лежащий перед ним – бесформенный, но уже пульсирующий, как сердце, пробуждённое к жизни. Над ним сияли звёзды, их свет падал вниз, собираясь в зеркалах, что окружали алтарь, и Элизабет почувствовала, как её собственное сердце сжалось, будто этот образ был не просто картиной, а окном в то, что она искала.
– Грааль, – прошептала она, и слово повисло в воздухе, как эхо, что не хотело умирать. Оно отразилось от стен, вернулось к ней, и на мгновение ей показалось, что кто-то ответил – слабый, далёкий голос, что шепнул её имя.
Туман вокруг сгустился, окутывая её плотным коконом, синие нити в нём стали ярче, как вены, что проступали