На нём играли солнечные зайчики, им было весело, а за окном качались от ветра ветви черемухи, с поляны доносились детские голоса, а я был неподвижен, и мысль так же неподвижно остановилась на недоученных словах: «Я также мог бы жить…»
Аленка приезжала к нам домой несколько раз и два раза в больницу. Мы больше молчали, кажется. Не о чем было говорить. Это только в книгах пишут, что горячая любовь помогает преодолеть болезни. Аленка расцветала с каждым годом, я зачах, как сломанный цветок. Не было такой силы, которая могла бы выпрямить изломанное тело, вернуть ногам жизнь. Аленка перестала ездить. Через три года после аварии она уехала в город. Я к этому времени был для неё окончательно мёртв. Я умер. Умер для любви, для себя, для Аленки.
Но я жил ещё, еще плакал от боли. Мне купили коляску, потом машину. Я чувствую, что родители хотят загладить свою вину, считая, что не недоглядели, недолюбили меня в свое время.
Любят живых, веселых, от поцелуев и объятий которых замирает сердце, а я, изломанный, кривой калека, прижать к груди не могу любимую девушку. Не знаю, что больнее: физические страдания или душевные муки от того, что Аленка бросила меня… Черты её стали расплываться в моей памяти, как густой туман расплывается над рекой или поляной за домом.
Приходила она ко мне на могилку? Одна или с новым парнем? Может, и не приходила. Зачем я думаю об этом? Опять страдания, одни страдания, даже здесь, в этом чёрном жилье, они не спят. Я только сейчас понимаю, что жизнь прекрасна. Она была прекрасна даже тогда, когда мамка и папка запивались, ведь была бабушка, тёти со своими заботами, пирогами, молоком.
Да, сейчас задаю вопрос, зачем пью, зачем в пьяном угаре мчался к Аленке? Почему не мог быть пьяным от любви к ней, природе, книгам. Читать не любил, сейчас понимаю, как много не узнал, как много интересного прошло мимо меня… А чем радовал свою девочку? Конфетами, книгами, игрушками?.. Нет, а вот бутылка красного вина или водки всегда болталась в багажнике. Ни разу не привёз ей цветов. Как много их росло по полянам. А что ей цветы? До утра веселые и хмельные целовались на поляне, расшитой ромашками. Одной бутылки не хватало, стал привозить две. Утром она бежала домой, а я возвращался к себе в деревню. И каждый раз: «Мамка! Ну отпусти! это в последний раз!»
Всё когда-то кончается. Кончились пьяные счастливые поездки и объятия. Я погиб. Наступил тягостный вечный сон…
Итак, я мёртв. Скоро утро. Днём привезут папку. Прости меня, мой папка. Я столько страдал и столько страданий принёс вам.
– Не спишь, – зашелестел глухой голос дядьки Ивана. – Я тоже. Столько лет ни с кем не говорил, все бока отлежал. Боюсь повернуться набок, рассыплюсь, ведь одни кости остались. А так хоть видимость человеческая в дорогом костюме. Купили, чтобы в гроб положить. В жизни такого не таскал…
Голосу умолк, потом зашелестел задумчиво:
– Зачем пил я, Лёшка, зачем? Вот Любашка взяла с нас пример, а ей только двадцать лет – и пьет. Было бы у них сердце, пошли бы меня искать. А то небось обрадовались, что папка пьяный