почему, кстати? – спросил Марулл. – Ведь если я захочу пообщаться с Богом…
– У Вас это не выйдет, дружище, – закончил дЭглиз.
– Почему это? Опять пробоина во всемогуществе?
– Вовсе нет, сенатор, никакой пробоины… Всё та же свобода воли…
– А при чём тут свобода воли? – не понял сенатор.
– А при том, дорогой друг, – ответил дЭглиз, – что она есть и у Бога в той же мере, что и у нас. Вернее, у нас в той же мере, что и у Него. И Он по каким-то причинам общаться с нами не желает. Мы можем, дружище, лишь разговаривать с Вами о Нём.
– Ну хорошо, не желает, так не желает, – раздражённо сказал сенатор, – может быть, это ещё изменится. Может быть, мы должны что-то познать или там, в чём-нибудь раскаяться.
– дЭглиз бросил на сенатора взгляд, показавшийся тому довольно странным, – какая-то смесь грусти и снисходительности, – но ничего не сказал.
– Ну ладно, дЭглиз, а Вы сами-то как думаете, всеведущ Бог или нет? Знает ли Он заранее всё, что произойдёт на земле?
– Могу Вам высказать моё мнение, дружище, – ответил дЭглиз, облокотившись на дверцу машины и держа руль одной рукой, – подчеркну – исключительно моё, а стало быть – совершенно правильное мнение. На мой взгляд, ответ тут нужно искать не в какой-то теологии или мистике, а чисто в эмоциональной области.
– Как это?
– А вот так это, – заявил дЭглиз, лихо закладывая поворот и съезжая со скоростной трассы, – мы с Вами только что выяснили, что нет ничего хуже смотреть матч, зная наперёд, что в нём будет и чем всё закончится. А если ещё представить, что Вы сами этот матч организовываете, заранее знаете, где и когда вмешаетесь, – да вы удавитесь скорее, чем устроите себе такое развлечение. А так как Создатель любезно нам сообщил, что мы созданы по Его образу и подобию, – я полагаю, что и Ему подобная перспектива была бы весьма противна , – смотреть на мир от его рождения до самого конца, зная всё, что и как будет… Да ещё и зная наперёд все собственные поступки.. Очень сомневаюсь, в общем, дружище. Поэтому мой ответ – нет. Бог дал людям, возможность творить всё, что захотят, и с интересом за ними наблюдает, периодически вмешиваясь в ход истории. А может и не вмешиваясь, не знаю… – сказал он самокритично. – Потому что тогда непонятно опять же, почему Он, если мог, не вмешался, когда миллионы людей сжигали в концлагерных печах Аушвица.
– Ну.. Может быть, Он вмешался, – робко предположил сенатор, – ведь многие спаслись? Один Шиндлер вон почти тысячу евреев спас!
– Хорош Всемогущий Бог, – хмыкнул дЭглиз, – если максимум на что хватило Его всемогущества, так это на то, чтобы спасти горстку несчастных, позволив миллионам умереть страшной смертью! Нет, дружище, тут либо нужно верить, что по каким-то причинам, скажем, из-за той же свободы воли, Бог установил барьер, и не мог вмешаться, либо нужно представить себе Бога жутким бездушным существом, для которого нет никаких проблем создать мир, заранее зная, сколько крови и зла там будет, а потом наблюдать за этим всем. А мне, почему-то кажется, что Он не такой, – добавил он после паузы.
Какое-то