ворочался на постели, пытаясь не то заснуть, не то погрузиться в дрёму. Не то плюнуть и заставить наступить утро – он никак не мог определиться. Сенатор раздражённо повернулся с боку на спину и уставился в потолок. В углу мерно тикали часы и Марулла вдруг начало это раздражать. Быстрым взглядом он заставил часы умолкнуть и вновь вперил взгляд вверх, пытаясь понять, чего ему, собственно хочется – поспать, подумать или всё же велеть наступить следующему дню.. Встретиться с друзьями или побыть в одиночестве. Вроде как не хотелось ни того, ни другого и это раздражало больше всего. Марулл решил встать и сделать себе кофе. Хотя кофе, кажется, тоже не хотелось. Но валяться в кровати Марулл больше не мог. “Вот тебе и всемогущество”, – проворчал сенатор, втыкая ноги в пушистые тапки и нервно запахивая халат. Он прошёл на кухню, поставил джезву на плиту и занялся приготовлением.
Рутинная работа оказала благоприятное действие и раздражение начало уходить. Мысли, беспорядочно носившиеся в голове, постепенно замедляли свой стремительный бег и сенатору наконец удалось сосредоточиться.
– Так, – значит, похоже, если просто продолжать тут существовать, развлекая себя всяческими забавами, то это очень скоро приестся, – вынужден он был признаться сам себе. – Нет особого смысла не в тренировках, ни в езде на Роллс-Ройсе, ни в хождении на бессмысленные футбольные соревнования… Ох, прав был Неглядов, – подумал Марулл, – как тут люди ещё вообще живут хоть сколько-нибудь продожительное время?
Сенатор прошёл в гостиную, сел в кресло у камина и положил ноги на удобный пуфик. Какими наивными казались ему сейчас недавние мысли, столь эмоционально высказанные друзьям, что, мол – место, в котором они находятся – идеальное и он хотел бы провести тут вечность. Сидя у потрескивающего огня, сенатор всё более поддавался унынию. Жизнь, а вернее, нынешнее бытие казалось ему всё более бессмысленным, никчемным и абсолютно бесперспективным, а он сам – никому ни зачем не нужным. Прихлёбывая горячий кофе, Марулл почувствовал, как к горлу подступает комок, а глаза увлажняются от жалости к себе. Посопротивлявшись пару секунд для приличия, сенатор, дал волю чувствам и горько заплакал. Разум услужливо подбрасывал сенатору мысли, одна жалостливее другой – о том, что если Марулла вдруг не станет, никто особо и не заметит, и даже его друзья, погоревав немного, вернутся к своим обычным делам – Лион будет лежать на пляже, и наслаждаться солнцем и морем, а его будет массировать пухлыми руками пожилая тайка, дЭглиз будет ходить на свою тренировку, а вечера проводить в обществе любящей жены, и лишь иногда мимолётно вспоминать, что некогда был такой сенатор Марулл, с которым они вместе ходили на футбол и загорали на пляже. Впрочем и эти смутные воспоминания наверняка скоро истлеют из памяти весёлого и жизнелюбивого графа.
Эта мысль была настолько болезненной, что сенатор зарыдал ещё горше, громко всхлипывая и вытирая рукавом поток слёз, бегущих из глаз.
Внезапно зазвонивший телефон заставил сенатора вздрогнуть. Мимолётным усилием установив, что звонит дЭглиз, сенатор обрадовался как ребёнок, однако усилием