как же эта колоссальная универсальность могла проявлять себя в разноцветном мире десяти тысяч вещей? Ай? Что во вселенной одинаково ночью и днем, летом и зимой, на пыльных тропинках далеких планет и на нашей деревенской помойке? ВРЕМЯ и ПРОСТРАНСТВО!
Для всех чувствующих существ время и пространство – единственная и любимая ими среда обитания. Но, что это такое, неведомо ни наукоемким профессорам, ни корреспондентам «кислых щей». Конечно, можно, как в главе 40, вспомнить про вечно растущую энтропию, определяющую «стрелу времени» в направлении всеобщей деградации, но и в этом тривиальном случае никак не ясно, кто здесь курица, а, что, пардон, яйцо: время или энтропия? С пространством и вовсе беда: оно то расширяется, то искривляется, то коллапсирует в безжалостную сингулярность. Жуть! Со временем проще: взглянул на часы, и на тебе: eight o’clock in the morning. Пора испить утренний кофе, скушать французский круассан с малиновым вареньем и бодрой рысью устремиться на картофельные грядки. Однако в те замшелые времена желтокитайцы еще не выучились подделывать швейцарские часы и обжаривать кофейные зерна. Тогда, каким же образом без кофе и часов они ощущали течение времени мимо своего огорода? Мы, с Великим Пекинесом, нестерпимо уверены, что все трезвые китайцы чувствовали мимолетность существования даже вдали от ежедневного созерцания Солнца и Луны. Ведь ярко цветущее «здесь и сейчас» постоянно ускользало от них в тускло пожухлое прошлое. Как сказал Великий Чжуан-цзы, «я уж не тот, гонимый миром странник, устало опиравшийся об этот стол намедни». Ах, ну почти так. Поэтому Лао-цзы и использует иероглифы «逝ши» (проходить, проносится) и «遠юань» (давно прошедший, удаленный) в строках (10) и (11). Ведь каждую кшану мысли все, что было вокруг умных и глупых, молодых и старых, добрых и злых, проваливалось вместе с ними в непонятную бездну безвозвратно минувшего. Любое событие отдалялось от них, постепенно стираясь в их памяти до полномасштабного забвения. Кто в Поднебесной проделывал все эти фокусы? Конечно, Великое Дао! Каким образом? Элементарно! Дозволяя вещам и зверюшкам все что угодно, Дао неизменно отступало от них, пятясь назад в полном согласии с иероглифом «反фань» (гл.40). Дао будто бы терпело поражение в жестокой схватке с заносчивыми человечками, вечно уверенными в своей безнаказанности, о чем и извещает иероглиф «潰куй» (разрушаться, разливаться, терпеть поражение) годянского текста. Зачем? Да, чтобы дать им узкую полоску волшебной Пустоты, куда бы они могли беспрепятственно опадать и бесшумно растворяться, возвращаясь к своему извечному Дао-корню (гл.16). Точь-в-точь как желтые листочки за окном в эту последнюю осень.
(13). (14). (15). Что можно взвизгнуть по поводу содержания этих смелых деклараций. Только то, что они не имеют ни малейшего отношения к содержанию предшествующих строк. На наш самурайский нюх, даже невзирая на знак «故гу» (потому-поэтому), который предупреждает о причинно-следственной зависимости всего прежде и после него сказанного, обнюхиваемый фрагмент являет собой очередной фольклорный довесок, подклеенный добрыми китайцами к первой части