и буйно трепыхаться, не подвергая себя переменам и трансформациям? Так в сочетании «хунь чэн» нет и намека на рождение чего бы либо откуда бы ни было. «Хунь» и «чэн» – это обычные прилагательные, которыми Совершенномудрый пытается живописать Великую Форму того, что не вещь. Что касается ее счастливого «завершения» в мутном беспорядке, то эта процедура хоть и утомительная, но все равно неправдоподобная, поскольку предполагает присутствие в этаком хаосе инородно-структурированного нечто, над которым он трудится, как говорят соседские куры, в поте своих перьев, тщетно пытаясь побыстрее завершить это космологическое безобразие. При таком раскладе событий и хаос перестает быть хаосом, и Дао-форма мутирует в самую обычную вещь. Ведь все, в муках порожденное и уж тем паче завершенное, принадлежит миру десяти тысяч вещей, заведомо обреченных на распыление в пространственно-временном континууме. Дао-форма не имеет себе противоположности, а любой уважающий себя хаос – антоним тому, что пребывает в правильном порядке по мнению законопослушных обывателей (гл.38). Окончательная Реальность на то и окончательна, что, не имея себе никакого источника, лишена всяческой возможности как рождаться, так и испаряться. Она сама есть неистощимый источник всех иллюзорных дхарм, над чем Лао-цзы и размышляет в следующих далее строчках. Конечно, профессорам виднее, но мы, с Великим Пекинесом, как говаривал, тоже, кстати, профессор, Преображенский его фамилия, мы не Айседора Дункан, чтобы допустить возникновение Дао-реальности из более изначальной по отношению к ней, пусть и хаотической чудо-субстанции.
В принципе, древнекитайская мифология дозволяет рождение феноменального Сущего из хаотически бурлящей водной стихии, кишащей скользкими и опасными чудовищами. Вот только в начале этого процесса было не появление на поверхности кромешного беспорядка формы бесформенного Дао, а образование «вселенского яйца», из которого всем на удивление вылупился густо волосатый человек с огромным и остро заточенным топором в руках по имени Пань-гу. Науке неизвестно, где и как этот богатырь успел наточить свой топор, но, тем не менее, он сразу принялся отделять Инь от Ян и Небо от Земли, периодически отталкивая задними лапами одно от другого. При всем том, что народные поверья древних китайцев крайне нестабильны (в одних сказках дело было так, а в других – этак, а в иных и вовсе наоборот), ни в сказках, ни в частушках с прибаутками, ни одному древнекитайскому сказочнику не пришло в пушистую голову заявить, что Дао уродилось откуда бы ни было. Совершенномудрый, вообще, не был народным баснописцем, поэтому проникновение в «Дао Дэ цзин» мифологических персонажей наукой не зафиксировано. Лао-цзы говорит про Дао одну лишь правду, и ничего кроме правды – то, что он Ясно Видит сквозь свое личное Око Дхармы. Сквозь Око Дхармы всем видно одно и то же. Интерпретировать это «одно и то же» можно по-разному, но, как ни трудись, возникновение Дао из Хаоса Оком Дхармы не просматривается, иначе Будда Шакьямуни с