вам что-нибудь из гардероба сына. Вы примерно одной с ним комплекции. А это странное одеяние снимайте. Нечего народ смущать. Я приберу.
– М-да… Не жалует он американское, ох, не жалует.
Кондитер
Савельич при ближнем знакомстве с ним оказался совсем не простым мужиком. Это был типичный представитель бывших крепостных слуг, не сумевших найти своё место после отмены крепостного права.
Гордый, трудолюбивый, но бедный человек, он продолжал держаться за своё былое «господское» прошлое и не мыслил, по его словам, другой, вольной и свободной жизни.
Его история сразила меня наповал. Её как-то рассказал мне сам хозяин, после того как я спросил:
– Почему ваши печи всегда разжигает именно Савельич, а не Авдотья? И почему его все называют кондитером? Необычно всё-таки. Расскажите!
Такие беседы с Александром Николаевичем я любил, рассказчиком он был просто замечательным. Слушая его, я не замечал порой, как целый вечер пролетал незаметно. Меня можно было понять. Тут не было ни телевизора, ни интернета, ни даже радио. Но мой радушный хозяин легко заменял мне все эти отсутствующие блага и в компании с ним я забывал о том, что такое скука.
Выпив полугара и растянувшись на кожаном диване, Энгельгардт приступил к рассказу:
– Попал Савельич ко мне случайно. Когда-то, лет пятьдесят или шестьдесят тому назад – за старостью кондитер сам позабыл, сколько ему лет – Савельич учился кондитерскому ремеслу в одной из лучших кондитерских в Москве. Это дело ему очень нравилось и надо сказать, что кондитером он был толковым. По крайней мере, в одном из московских клубов, посетители были в восторге от его пирожных и других сладостей. Да вышла беда, проиграли прежние хозяева Савельича в карты одному помещику и тот, недолго думая, забрал его в деревню. Там бывшему кондитеру приходилось туго. Помещик не оценил золота, попавшего ему в руки, и заставлял его работать и поваром, и кучером, и буфетчиком, и выездным лакеем, и истопником, и судомойкой…
– А почему так? – удивился я.
– Да видишь ли в чем дело, – подумав, сказал Энгельгардт. – Помещики они тоже разные бывают. Есть умные, грамотные люди. Образованные так сказать и даже прогрессивные. А есть и другие. Те, что дальше своего носа не видят. Людей не ценят. Самодуров тоже бывало немало. Жил неподалёку отсюда один барин. Так вот. Имение у него было большое и крепостных душ множество. И поручил он им каждую субботу приходить и к его светлой ручке прикладываться. Целовать почтительно, значит. Поцеловал мужик ручку барину, отходит, а тут ему шкалик водочки или даже чарочку. Баба к ручке приложится, платочек ей преподносят или ренского стопочку. Самодурство? А как же. Но это хоть безвредное. А бывали и другие. Наказания для крепостных устраивали, суды принародные. И тут прав будет тот, кто барину больше угодит. Власти на это глаза закрывали. Кто ж за крепостного заступится? Не человек ведь, вещь, порой никчёмная. Был на моей памяти ещё один дворянчик. Очень уж по пирам покутить любил. Не одну