тряпье.
Я потерла глаза. Нет, картина была та же. Вот бы не подумала, что бомжи могут стирать вещи. Поежившись, Люся укладывала постиранные вещи в аккуратную стопочку и тяжело вздохнула.
Я смотрела на эту жалкую парочку и так мне стало тоскливо. Чем она, по сути, отличалась от меня? Да ничем! Разве тем, что у меня была крыша над головой и работа, а у нее только сырой матрас.
«Как, интересно, она оказалась на улице? Вроде, на алкашку не похожа, стирает вот!» – подумала я и поймала себя на мысли, что ни разу за все это время не видела ее пьяной. С бутылками – да, она сдавала их в ближайшей колонке и собирала по двору, местные алкаши всегда сами приносили ей бутылки и банки. Но Люся никогда не пила.
За пару минут, проведенных на балконе, я так замерзла, что зашла домой, плотно закрыла дверь, трясясь от холода, пошла на кухню, чтобы поставить кофе. И снова уставилась в запотевшее от пара окно. «Вот я сейчас выпью горячего кофе, натяну теплые носки и залезу под одеяло, а она там так и будет сидеть одна под дождем и мерзнуть!» – мелькнула мысль.
Я потрясла головой, отгоняя жалость, и глянула в окно. Меня передернуло от ужаса: к бомжихе на пошатывающихся ногах плелся мажор с каким-то длинным предметом, как труба в руках. Ясно дело, не чтобы согреть ее. Нет, я, конечно, все понимаю, вонючая бомжиха – то еще удовольствие во дворе, но убивать ее из-за того, что она живет у тебя под окнами – просто низость. Понятно, что папаша отмажет этого ублюдка, но на меня накатила такая злость и ненависть, что, не помня себя, я нацепила штаны, резиновые сапоги, схватила что-то тяжелое, что подвернулось под руку, и кинулась на защиту бедной женщины.
«Господи, о чем ты думаешь, Надя?!» – поймала я себя на мысли, уже выбежав из подъезда, понимая, что против молодого парня, хоть и наркомана, выстоять будет сложно, но адреналин гнал меня вперед. Со всего маху, подбежав по лужам до песочницы, где мажор уже склонился над телом женщины, я ударила его, хотела закричать, но вместо звука из горла только донеслось нечленораздельное шипение.
– Ау, – недоуменно повернулся на меня мажор, – дура что ли? – потер он плечо. – Больно же, – отобрал он у меня поварешку.
«Черт! Поварешка!» – мелькнула у меня в голове мысль, судя по взгляду мажора, последняя. К моему ужасу, он был трезвым. Мажор поднял на меня руку; понимая, что он убьет меня одним щелбаном, я прикрылась руками и зажмурилась от страха. Но вместо этого услышала сдавленный женский смешок.
Я открыла глаза, чтобы осмотреться. Напротив меня стоял мажор, в одной руке он держал мое орудие защиты, а во второй – зонт-трость серебряного цвета, который он держал надо мной, чтобы я не намокла под дождем. Люся же, живая и здоровая, сидела под грибочком и, довольная, уплетала пиццу, запивая колой.
– За что ты меня ударила? – в упор смотрел на меня мажор.
– Ну… – замялась я, смутившись. – Я думала, Вы Люсю идете убивать, – гордо подняла я голову, оправдывая себя.
Мажор поднял брови от удивления.
– Спасибо Вам, – улыбаясь, к слову сказать, красивой улыбкой