или из каких-то более дальних мест, с болот.
До состояния бодрости Жюстиньену было еще далеко. К счастью, коридор был пуст, и он мог прислониться к стенам, не потеряв последних крох своего достоинства. Если от него еще что-то осталось. Стены были украшены гравюрами, офорты изображали порт, леса, росомаху с открытой пастью… На мгновение последний образ мелькнул перед глазами Жюстиньена. Челюсть хищника словно бросилась ему в лицо. Он отпрянул, моргнул. Зверь снова занял свое место на картине. Де Салер взъерошил свою спутанную шевелюру, втайне высмеивая собственный приступ нервозности. Он постучал в дверь в конце коридора, простую и массивную. С другой стороны хриплый и глубокий голос приказал ему войти.
Так Жюстиньен оказался лицом к лицу со своим благодетелем. В светлой комнате – еще одной, больше той, где он проснулся. За неказистым столом сидел представительный мужчина. Его смуглое, обветренное лицо с глубокими морщинами, квадратная челюсть и орлиный нос… Всё в нем было задумано так, чтобы сделать его облик властным и в то же время таким непохожим на тех знатных и могущественных людей, с которыми Жюстиньен сталкивался в Париже, при дворе. На его широких плечах блестела доха из меха выдры. Когда Жюстиньен вошел, тяжелый взгляд хозяина успел еще больше помрачнеть.
– Жюстиньен де Салер?
Молодой дворянин сглотнул и тут же упрекнул себя. На него нелегко было произвести впечатление. Это, несомненно, еще один результат ночных злоупотреблений. Он вытер потные руки о бедра, пытаясь извлечь из глубин памяти имя собеседника. Клод Жандрон. Известен в Порт-Ройале как Белый Волк, особенно среди тех, кто имел прямое или косвенное отношение к торговле пушниной. Впрочем, торговля пушниной была не единственным источником его дохода и тем более не единственной сферой его влияния. Предки Жандрона принадлежали к числу первых поселенцев в Новом Свете, а одна из его бабушек была алгонкинкой[12]. Сам же он в молодости числился лесным бегуном[13] в Компании Гудзонова залива[14]. И пока дворяне Франции носили воротники и медальоны, на шее Жандрона красовался длинный шрам – утолщение израненной плоти. Об этом украшении ходило много слухов. Кто-то утверждал, что виноват медведь гризли или росомаха, подобная той, что висела на стене коридора. Другие ставили на клинок английского солдата, охотника-конкурента или даже туземца. Жандрон не опровергал и не подтверждал ни одной истории. И не пытался скрывать эту отметину.
– Жюстиньен де Салер? – повторил бывший лесной бегун, заставив молодого человека вздрогнуть.
– Да. Да, это я, конечно.
– Тем лучше, – сказал Жандрон с едва скрываемым презрением. – По крайней мере, моих сотрудников не будут подозревать в пьянстве.
Жюстиньен на миг застыл, ошеломленный. Красноречие, которым он обычно гордился, будто запуталось в узелках пакли, заменившей ему мозг. Жандрон, очевидно, и не ждал от него проявлений ораторского мастерства, поскольку не стал задавать ему никаких вопросов. Он снова