– под одеялом мышцы напряжены, пальцы едва заметно подрагивают, губы плотно сжаты, как будто от этого можно спрятаться, защититься. Дышала неглубоко, с короткими остановками, как зверёк, загнанный в угол. Я чувствовал, как быстро бьётся её сердце – загнанное в грудную клетку, стучащее неровно, будто сбившееся с ритма, будто оно уже знало то, что сознание ещё пыталось отрицать.
Двигаться сразу не было нужды. Время тянулось, сгущалось вокруг, пропитывалось её страхом, наполняя пространство предвкушением, медленно, почти нежно затягивая её в осознание, что она больше не одна.
Остановился у стены, давая ей время осознать, прочувствовать. Мне не нужно было двигаться, чтобы она знала, что я здесь. Тело уже выдавало её – внутреннее чутьё подсказывало, что она больше не одна. Тьма стала иной, сгустилась, потяжелела, в ней появилось что-то живое, что-то не просто присутствующее, но наблюдающее. И хотя разум отчаянно пытался цепляться за привычное, за логику, за иллюзию пустой комнаты, тело больше не верило этим лживым объяснениям.
Я провёл пальцами по лёгкой ткани занавесок.
Она вздрогнула.
Не вскочила сразу – сначала напряглась, затаилась, резко вдохнула, будто надеялась, что ошиблась, что ничего не изменилось. Но когда тонкая ткань чуть дрогнула, когда её сознание, наконец, перестало сопротивляться, сдалось, она дёрнулась и резко села на кровати, словно сорванная с места невидимой силой.
Глаза её расширились, зрачки расползлись по радужке, пытаясь поймать хоть одно движение, хоть одну деталь, которая даст ей объяснение. Но вокруг был только полумрак, вязкий, липкий, пустой. Она не дышала, не двигалась, будто боялась, что даже малейший звук сделает её заметнее.
Я впитывал каждую секунду этого момента, растягивал удовольствие, позволяя страху пропитать воздух, дать ему глубже проникнуть в её сознание, овладеть каждой её мыслью. В эту короткую вечность её мир сузился до единственной, простой истины – что-то рядом, что-то смотрит, что-то ждёт. Я не двигался, не делал резких жестов, позволяя этой тишине самой довести её до грани. Пусть страх растёт, пусть она почувствует его во всей полноте, пусть осознает, что её жизнь уже принадлежит не ей.
Она сидела, загнанная в ловушку собственного страха, в иллюзию, что всё ещё может что-то контролировать. Но я уже сделал с ней то, что ночь делает с воображением – стал неосязаемым, необъяснимым, но несомненно существующим.
Она не знала, где я.
Не знала, сколько времени прошло с того момента, как её что-то разбудило.
Не знала, одна ли она в этой комнате, но каждая клетка её тела уже кричала о том, что пространство стало иным, что тьма вокруг обрела вес, что воздух наполнился чужим, невидимым, но неоспоримо реальным присутствием. Чувство тревоги разрасталось внутри неё, становилось вязким и плотным, заполняло собой каждую мысль, стирая границы между страхом и реальностью. В этой абсолютной тишине любое движение казалось взрывом, любое дыхание – предательским звуком, выдающим её с головой.
Я