без единой ошибки, без единственного изъяна, который мог бы нарушить совершенство картины.
Последний взгляд на пространство, которое ещё несколько минут назад было наполнено её страхом, её мольбами, её бесполезной надеждой.
Аккуратно прикрыл дверь, не издавая ни звука, словно запечатывая пространство, оставляя за этой тонкой деревянной преградой всё, что только что произошло. В этом жесте не было спешки, не было лишнего движения – только осознание полной завершённости, последнего штриха, который ставит точку в картине хаоса, превращая его в безупречную гармонию. Дверь мягко вошла в проём, заперев внутри комнату, наполненную страхом, болью, бесполезными мольбами и кровавыми следами, и теперь всё это принадлежало только этому месту, заключённое в нём навечно.
В подъезде пахло сыростью и пылью. Ступени под ногами были холодными, бетонными, шероховатыми, и с каждым шагом всё больше ощущалась разница между тем, что осталось там, за дверью, и этим миром, миром, где всё было безразлично.
Город встретил холодной, безмолвной пустотой, в которой не было ни намёка на тревогу, ни отголоска произошедшего, ни единого движения, способного нарушить эту стерильную картину равнодушия. Свет фонарей размывался в лёгком тумане, улицы тонули в вязкой темноте, и всё здесь словно подчёркивало абсолютное одиночество, полное отсутствие свидетелей, чьего-либо присутствия, даже намёка на то, что кто-то мог почувствовать перемены в мире, где только что исчезла ещё одна жизнь.
Вдохнул ночной воздух, глубокий, свежий, размывающий остатки металлического запаха, въевшегося в кожу.
Губы медленно изогнулись в едва заметной улыбке, той самой, что не выражала радости, не скрывала сожаления, не выдавала эмоций, а была лишь естественным продолжением мысли, спокойного осознания своей неоспоримой власти над жизнью и смертью. Этот момент был чист, лишённый суеты и лишних движений, словно сам мир на секунду признал моё право быть выше, решать, стирать существование так же легко, как человек стирает мелкую ошибку на бумаге.
Это было правильно. Всё шло так, как должно было идти. Город по-прежнему оставался безразличным, пустым, глухим, безучастным к тому, что только что произошло. Всё здесь было создано для одиночества.
В этом безразличии города, в его холодной, безмолвной ночи было нечто совершенное, лишённое эмоций, но наделённое абсолютной ясностью. Всё вокруг подчёркивало одиночество, его неизменность, его закономерность. Здесь никто не ждал меня, никто не вспоминал, никто даже не догадывался, что только что произошло. И именно в этом заключалась истинная свобода.
Мир не изменился.
Растворяясь в темноте, я чувствовал, как эта ночь становится продолжением меня, как игра лишь набирает обороты, оставляя за собой всё меньше сомнений и всё больше азарта. Здесь, среди пустых улиц, среди безликих зданий, было лишь одно неоспоримое ощущение – голод, который ещё не был утолён.
Глава 2
Глава 2
Сквозь плотные шторы едва просачивался приглушённый