и силу. Вода, закипая, ворчала, недовольная старуха, а кофе, капля за каплей, стекал в чашку, черный, как сама ночь, густой, как грех. Молоко, холодное и сонное, взбивалось в пену под жужжание капучинатора, превращаясь в облако, белое и нежное, как детские воспоминания. И в этот момент, между взбиванием молока и первым глотком кофе, словно молния пронзила серую пелену будней – осознание. Я был пуст. Совершенно. Ни одной мысли, ни одного шевеления в темном театре разума. Только кофе. Только звук машины, запах зерен, текстура пены. Оазис тишины в пустыне мыслей. Это было чудо. Краткое, нежданное просветление. Улыбка сама собой расцвела на губах, как робкий цветок под весенним солнцем.
– Что? – ее голос рассек тишину, как нож масло, вернув меня в реальность, в мир слов и вопросов. Ее глаза, два озера недоумения, смотрели на меня.
– Ничего, все хорошо, – слова вырвались как невольные птицы, легкие, но пустые. Как же объяснить это чудо пустоты? Как передать ей восторг от отсутствия мыслей? Это было бы как пытаться описать слепому радугу.
– Ты можешь убить человека? – когда ели пасту, спросил я. Слова сорвались с языка неожиданно, как споткнувшийся бегун, нарушая ритм обыденности. Вопрос был нелепым, абсурдным, но он вырвался, как червь, выползающий из глубины сознания. Ее ложка замерла в воздухе, паста нависла над тарелкой, словно застывший момент времени. Ее глаза расширились, темные зрачки стали бездонными колодцами изумления. Ошалела. Словно ее окунули в ледяную воду.
– Зачем мне кого-то убивать? – тихо, почти шепотом, в полном недоумении спросила она. Голос дрожал, как тонкая струна.
– Ну, если кто-то попросит помочь. – Я смотрел в тарелку, на горы пасты, избегая ее взгляда. Слова казались мне тяжелыми, как камни, падающие в пустоту.
– Этот кто-то ты? – ее голос стал острее, в нем появилась нотка тревоги. Словно она почувствовала холод безумия, протянувшийся от меня.
– Да. – Одно слово, как выстрел. Признание. Откровение.
– Что, кукуха едет? – просторечие врезалось в атмосферу напряжения, как грубый мазок кисти по тонкому полотну. Но в этой грубости была какая-то облегчающая правда.
– Вроде того. – Я усмехнулся криво, горько. – Мой мозг не отдыхает, моя жизнь – сплошной кошмар. Слова сыпятся как песок, сухие и бесплодные. Кошмар без сна, без перерыва, вечный круговорот мыслей, как жернов, перемалывающий все подряд.
– У врача был? – Она сказала это мягче, с сочувствием, пытаясь разгладить жесткие складки на лице тревоги.
– Да. Говорит, это дар, с этим надо жить. А я не хочу. – Дар? Проклятие, скорее. Дар видеть слишком много, чувствовать слишком остро, думать слишком глубоко. Бремя, которое давит на плечи, как горы.
– Извини, но ничем помочь не могу.
– Забудь. Неужели ты поверила, что я могу попросить тебя грех на душу взять.
– Фу, – выдохнула она, откинувшись на стул. – Отлегло. Больше так не шути. – Напряжение спало, как опавший лист. Облегчение на ее лице, как солнце после грозы.
– Больше не буду. – Обещание, пустое, неискреннее. Но сейчас оно звучало правильно. Сейчас нужно было вернуться к пасте, к обыденности, к маске нормальности. А внутри – вечный жернов мыслей