1955 года, когда я ездил к Рите в госпиталь после рождения Максимки. Всё? Да, все. К сожалению, всё. А что же было в остальное время?
Почему я решил, что необходима нежность, именно сейчас? Почему это не приходило мне в голову раньше? Раньше не было веских причин, которые могли бы натолкнуть меня на эту мысль. И одна из этих веских причин – мой анализ поведения Риты во время последнего отпуска. Нежность! Ха-ха! Её не было и в помине. Одна ругань да ссоры. Иногда до того невыносимые, что хоть беги из дому. О, это были ужасные минуты! Какое там к чорту минуты – часы, дни, недели! И никогда, никогда ещё не было у меня такого чувства, как во время отъезда из Москвы в этот раз. Я был готов на всё, решительно на всё, и Рита, может быть, не подозревает, как много она сделала для того, чтобы потерять меня. В каком смысле потерять? Конечно, я никуда не уйду, никогда семью не брошу, и всё же я буду потерян для Риты – также, как и она для меня.
Постой, постой! Как это я сказал? Никуда не уйду? О том, что буквальный смысл этой фразы неоспоримо верен, для меня давно стало аксиомой. Но не в этом ли причина ритиного отношения ко мне? Ведь она знает, как я люблю детей, как я дорожу своей честью, и конечно, догадывается, что я никогда и никуда не уйду от нее. По своей практичности – не может ли она в силу этого «умерить» пыл своей нежности? Зачем крепить потолок, который не собирается рухнуть? Ох, сколько бы я отдал, чтобы это было не так! Но ведь так восклицают лишь в тех случаях, когда хоть капельку сомневаются в обратном.
А если это так, то как мне убедить Риту, что она рассчитывает неверно? Проучить её? Стыдно, грубо и опасно. Флиртовать я не умею, уже убедился в этом. Чтобы встретиться с другой женщиной, мне надо, чтобы она хотя бы чуточку тронула моё сердце, а разве способно сейчас моё сердце на это? Ведь эта женщина должна сказать, совершить, сделать такое, чтобы я сказал: да, она лучше Риты, она мне может дать то, что я тщетно жду от Риты. Но пока я такой женщины не встречал, кроме одной – Лиды. Да и та уже превратилась в икону.
И потом: что скажет Таня? Она, конечно, ничего не скажет, но лишь один её удивлённый взгляд будет мучить меня до смерти. Как? – будет говорить этот немой взгляд – и это мой папа, которого я боготворила? О Максимке я не говорю: мальчишки, чертенята, они многое способны прощать отцам.
А как посмотрит на это Рита? Ведь я скрывать не смогу, рано или поздно она всё равно узнает. Не будет ли это «началом того конца, которым оканчивается начало?» Сдаётся мне, что соверши я неверный шаг, мы уже больше никогда не найдем друг друга.
Редко, но всё же иногда говорит Рита: я не могу тебе –то есть мне – уделять столько чувств, как раньше, ведь я должна теперь делить их между тобой и детьми. А так ли это? Не «жалкий ли это лепет оправданья?» Ведь – вернёмся, как говорят, к историческим фактам, – у меня наоборот взрывы нежности совпадали с моментами рождения детей – в Курске в 1951 году и здесь в 1955 году. Как мне обидно за Риту, что она смогла погасить в моей груди те невероятно глубокие чувства, которые вспыхнули у меня после рождения Максимки! Она сама говорила,