ты ужасно это делаешь.
Она не обижается. Да что ж надо сказать, чтобы на ее лице дрогнул хоть один мускул?
Мы смотрим друг другу в глаза так долго, что я уже даже не пытаюсь сбежать в реальный мир. Вместо этого он умещается в светло-ореховой радужке, и я уже ловлю первые признаки стокгольмского синдрома, потому что начинаю наслаждаться ситуацией.
– Тебе необязательно меня игнорировать в реальной жизни.
«О, замечательно. Кажется, это самое честное, что ты сказал за последние одиннадцать месяцев».
«Заткнись, Эльза! А ты, Гелла, смотри. Я доверяю тебе».
– А эта какая? Не реальная?
– Мне кажется, что ты галлюцинация.
– Но ты же можешь меня касаться, – говорит Гелла, к своему несчастью не подозревая, что совершает ошибку за ошибкой.
Ее тело сотрясается от приступа смеха и становится чуть ближе ко мне.
– Могу? – Мне не смешно.
Смотрю на ее слишком полные мягкие губы, ямочки на щеках и покрытые веснушками щеки, теряясь между двумя фактами, которые противоречат друг другу: Гелла несуразная, но в данную секунду невероятно красива. Только в данную. При этом освещении, атмосфере, звуках тишины и растерянной улыбке.
Я поднимаю руку, завороженный ее до нелепого невинным видом, и убираю с лица один из тысячи локонов небрежной прически. Сегодня вместо простого гнезда на голове Геллы гнездо замысловатое. Волосы стянуты резинкой в пучок, из которого выпадают пружинки-пряди.
Подушечки пальцев касаются ее бархатно-мягкой щеки, скользят по гладкой коже вниз, к линии подбородка, по шее и в волосы. Они мягкие и очень спутанные, от них пахнет медом и немного чем-то горьковатым и в то же время молочным, похожим на запах восковых свечей.
Гелла замирает и дышит чуть медленнее, пока я изучаю черты ее лица, подмечая детали, которых не видел раньше. Густые широкие брови, форма симпатичная. На подбородке родинка, она чуть темнее веснушек. Две такие же на носу прямо у правого глаза. Крошечный шрам на лбу, над правой бровью. На нижней губе по центру ямочка. Ресницы не длинные, не потрясающе густые, просто очень темные – или она так искусно подводит глаза? Нос и щеки покрыты крошечными точками, узор слишком правильный – может, веснушки ненастоящие? Может, она встает каждое утро, берет кисти-краски и рисует на лице эти капли кофейного дождя и печальный узор теней от ресниц на круглых щеках?
– Почему мне кажется, что ты красивая, хотя я так не считаю? Потому что я тебя выдумал?
– Почему ты говоришь что-то обидное с таким видом, будто имеешь на это право? – Это не капризный или обиженный тон.
Это тон: мне интересно, что в твоей голове.
– Быть может, для того, чтобы ты ушла?
Гелла улыбается. А потом вдруг приближается так, что я ожидаю чего угодно, даже поцелуя. Только вместо этого чувствую пушистые кудри под моим подбородком, а на груди – тяжесть Геллиной головы. Через живот ложится ее тонкая, мягкая рука.
– Почему ты не уходишь? Я же так стараюсь. – Вместо сокрушенного тона у меня выходит отчаянный шепот ей в волосы.
– Плохо